Баланс столетия

Странная подробность. Каменев был женат на Ольге, сестре Троцкого, высылка которого из Советского Союза в 1930-м не сказалась на положении родственной четы. Товарищ Каменева-Троцкая занималась народным образованием, устроила в своей квартире литературный салон и искала дружбы «неофициальной» элиты. Несколько раз у Каменевых читал свои произведения Кржижановский. Отказ от подобного приглашения (его предупредили!) был чреват высылкой из Москвы. В лучшем случае…

Кржижановскому запомнилось множество хлопающих дверей. Вышколенная немая прислуга. Визгливый голос хозяйки. Ее мелькающие в крупных венах руки, унизанные кольцами и браслетами. Приказы. Замечания. Бесконечные рассказы об исключительной талантливости сына. Ссылки на мужа.

Проза Кржижановского для нее, по счастью, осталась непонятной. В разговоре с одним из руководителей Союза писателей она назвала ее «голодной абракадаброй» и «несозревшим писателем» просто перестала интересоваться… Но была ли проза Кржижановского непонятной для Льва Шейнина?..

Впрочем, дед сам определил происходившее: «Литература: борьба властителей дум с блюстителями дум». Борьба велась разными способами. Во-первых, поощрение амбициозных графоманов. На это работал творческий союз с его мощной поощрительной системой. Во-вторых, внедрение в тот же союз в качестве творческих личностей сотрудников органов. Издательства дружно публиковали сочинения Льва Шейнина.

В-третьих, пресечение небытием. Не печатать. Не обсуждать. Не упоминать. Все издательства и органы печати получали черные списки.

Каждый день рождения одного из членов семьи был на Пятницкой поводом для сбора близких. Законным. Не вызывавшим ненужных расспросов. Тем более день рождения внучки. На этот раз два мастера художественного слова — Закушняк и варшавская гимназическая подруга Татьяны Ивановны Наталья Куш — читали рассказы Кржижановского. Может, для того, чтобы его поддержать. Может, чтобы унять свою тревогу.

У Натальи Куш была целая программа — «Воспоминание о будущем, или Роман о Максе Шретере, родившемся на берегах Волги». Варвара Квитко, пианистка немецкой школы, музицировала вместе с мужем, который был одним из первых психоаналитиков в стране. Он работал с членами правительства и через пару лет исчез — не вернулся от высокопоставленного пациента.

Квитко не любил, когда его называли доктором, не употреблял медицинских терминов. Обычно молчал. Но на выражение Кржижановского «девятый вал» отозвался: ерунда, это только начало. Для развития такого параноидального состояния понадобится пара лет. Предотвратить? Но кому же это выгодно? К тому же слишком рискованно. Все равно что сообщить самому пациенту диагноз. Не моя домена. Я снимаю напряжение. Но маховик закрутился…

«И вам кажется…» — «Мне ничего не кажется». — «Ваш прогноз…» — «У меня нет прогнозов. Просто первой будет культура». — «Почему именно она? Из-за их теории классового начала?» — «Они прекрасно знают, никакого классового начала нет. Тут другое. Настоящее искусство рождается в глубинах подсознания. Поэтому им нельзя управлять. Проще заменить. Достоевского — букварем. Слова те же. Книги по виду похожи. Зато результат…»

В комнатах на Пятницкой нет места для картин. Но есть три больших дагеротипа в широких черных рамах — Лев Толстой, Федор Достоевский, Иван Тургенев. Они висели в первой комнате. Потом перебрались в заднюю. Чтобы не было видно из прихожей, если дверь распахнется слишком широко. Для Дуси это старшие родственники, которых давно нет в живых.