Баланс столетия

«Граждане Советского Союза…» — без сигнала точного времени. Без привычного перезвона кремлевских курантов. «Дорогие братья и сестры…» Чей-то голос на выдохе: «Братья… Плохо. Ой, плохо…»

Сегодня. В четыре часа утра. Подлое нападение. Авиация. Танки. Наши погранзаставы пытаются сопротивляться. Продвижение по территории…

Опоздавший: «Кто? Кто это?» — «Известно кто, немцы». — «Но как же — ведь…» — «Вот тебе и ведь. Свою голову иметь надо. Кто еще кроме них, проклятых». — «Господи, что-то будет, что будет…»

И еще про боеготовность. Про заранее продуманное отступление. Про то, что все равно враг будет разбит.

Четверо мальчишек-одноклассников. И как прозрение — со старыми лицами. Какими станут. Или — не станут. Никогда. Татарин, занимавшийся по классу скрипки. Еврей, мечтавший о профессиональном боксе и уже заработавший свернутый на сторону нос. Голубоглазый русский хулиган из привокзального московского района. Высокий немец из известной с петровских времен династии зоологов и ботаников. Ему одному будет суждено выжить. Потому что из специальной воинской части его отправят в Сибирь. Как неблагонадежного. Почти врага. Что из того, что всем по шестнадцать. Смерть и тюрьма не знают возраста. В тот день они уехали в Москву с первым же поездом.

На даче уже нет Васи: вернулся в часть. «Что же будет?!» Софья Стефановна с окаменевшим лицом: «Швабы. Несколько лет». — «Лет?!» — «С ними всегда так. Пока все не будет в руинах. Не обманывай себя — ваша юность не состоялась».

NB

1941 год. 22 июня Москва объявлена «находящейся в угрожающем положении». Везде затмение. Жителям предложено обезопасить дома: проклеить тряпочными лентами крест-накрест оконные стекла, закрыть витрины нижних этажей мешками с песком. Всю учащуюся молодежь, школьников и неработающих женщин направляют на строительство земляных укреплений, рытье окопов вокруг Москвы и на дальних ее рубежах.

* * *

Приказ о направлении на земляные работы касался школьников старших классов. В экстернате дело ограничилось маленькой запиской с адресом призывного пункта — для желающих. Кузнецкий Мост. Рядом с Центральным Домом моделей. Третий этаж. Никто никого не обязывал. Элигиуш пошел сам.

Поезд уходил с Киевского вокзала вечером. Мальчишки в светлых рубашках. Сандалиях и тапочках. Без формы. Без оружия. Без продовольствия. Никто не знал, куда едут. Как оказалось, не знал и зачем. Просто еще один эшелон в сторону стремительно катившегося к Москве фронта… даже не фронта — немецкого вала. О сопротивлении молчало даже радио. Дикторы не успевали (не должны были успевать?) перечислять оставленные города.

В Белоруссии московских школьников никто не ждал. Об окопах не было и речи. Немецкие части спокойно двигались по всем основным дорогам. Вдоль дорог, лесами и полями, вслед за немцами пробирались советские солдаты из уже разбитых частей.

Кому-то пришло в голову выставить и тем и другим заслон из московских мальчишек. И уголовников — только что выпущенных из тюрем заключенных. Это они учили школьников спать на земле, подложив под себя еловые ветки, и выменивать у крестьян еду на пиджаки и рубашки — на все, что можно было с себя снять. Белорусы ненавидели ополченцев за Москву, которая столько лет держала их впроголодь, за расцвет советского быта, о котором кричали газеты и радио. И которого им не довелось увидеть. О кружке воды не приходилось и мечтать.

В первый бой они вступили почти без оружия. Потом надо было его снимать с убитых, подбирать брошенное вдоль дорог. Скрываясь от немцев и самолетов. Штурмовики на бреющем полете гонялись за мечущимися по полю одинокими фигурками. Они стреляли без промахов. Почти всегда. Ночью в сторону Москвы летели бомбардировщики. Через час-другой возвращались с облегченным гулом. Было ясно: их груз остался в Москве.

Через полтора месяца Элигиуша погрузили в грузовик с ранеными: контузия, газовая гангрена, ранение. На дне грузовика не было ничего, даже соломы. Если выживешь в многочасовом пути до Москвы и первых эвакогоспиталей — без воды, перевязок, медиков, если не появится в небе очередной штурмовик. Белый флаг с красным крестом не вывешивался. За ним немецкие летчики охотились в первую очередь. Седой водитель посоветовал в случае чего накрывать головы, чтобы сверху не разобрать было лиц: «Авось подумают, какой мусор».