Баланс столетия

Найти смысл в том, что было, казалось, обречено лавиной бессмысленных, тупых и злобных разглагольствований. Обрести чувство собственного достоинства, чтобы спокойно и сосредоточенно взяться за кисть. Дело не в заказах и продаже — их не было и раньше. Искусству противопоказана торговля. Но оно рождается для людей, от их чувств, душевной сумятицы, неустройства. И когда оно встречает непонимание, хуже того — враждебность, художник испытывает острую, труднопереносимую боль. Те, кто брался за кисть в Абрамцеве, шли на такую боль. Осознанно и неотвратимо.

NB

Сколько их, питомцев разгромленного в начале 1930-х годов ВХУТЕМАСа, рванулось в Студию Белютина в начале 1960-х и сколько участвовало в победной Манежной выставке 1990–1991 годов! Разве не заслуживают простого упоминания жены-мироносицы, как шутливо называли их товарищи: Вера Мухар, Наталья Солодовникова, Тамара Озерная, Ирина Борхман, занимавшаяся еще и в Студии Кормона в Париже, Дора Петриченко-Зенякина, Тамара Тер-Гевондян, Дора Бродская, Елена Шаповалова, Розалия Славуцкая, Зинаида и Клавдия Штих… В Абрамцеве среди первых Валентин Окороков, Петр Валюс, Люциан Грибков, Владимир Грищенко, Виктор Миронов, Виктор Зенков, рано ушедшая из жизни Тамара Волкова…

Абрамцево Тамары Волковой — сказочная страна со всполохом (взрывом) звучных цветовых пятен: деревья, птицы, дорожки, тающие в зелени абрисы домов, такие неожиданные кусочки фольги, как нечаянная радость, которую дарит общение с холстом, как бы дальше ни сложилась его судьба. У Тамары светлые глаза, рыжий беретик, высокий голос и улыбка, веселая и бесхитростная. Через открытую дверь у плиты выглядывает на аллею: «Еще приехали? Сколько?» И по счету приехавших в кастрюлю с супом летят черпаки колодезной воды. Одному из последних: «Ой, как поздно! Вон, видишь, в тарелке один только березовый листик остался». Ну и что? Зато опоздавшему может достаться топленое, с плиты, молоко, ломоть черного хлеба с серой солью. «От души бы было», — смеется Тамара.

От души… По ночам ходим с Тамарой по дорожкам, слушаем шелест прихваченного первыми заморозками папоротника. Облетают березы и клены. Припадают к земле согнутые дождевыми струями длинные жасминовые ветки. Капли шлепают по широким листьям мать-и-мачехи. И холодеющие день ото дня звезды предвещают приближающиеся морозы.

А в доме пахнет печным жаром. До утра не гаснет свет в мастерской — в нее превратили, сняв все перегородки, второй этаж. Гулко отдаются торопливые шаги: вверх — к холсту, вниз — к самовару. Кто-то торопится завершить работу. Кому-то приходит счастливая мысль попробовать что-то новое. За столом живет одна лишь живопись. Удается — не удается, не верите — пошли посмотрим. Отрешенность художника — ее нет. Мысли вслух. Поиски под взглядом доброжелательных глаз: твоя удача — общая удача. «Не видели, как Виктор Миронов проложил фигуру? Это же надо!»

В погожие дни холсты расцвечивают весь лес. Под деревьями работается лучше, точнее. Тот редчайший случай, когда живопись выверяется не в стенах музейных залов, при специальном освещении, на нужной высоте относительно зрителя. Все иначе — ее уверенное самостоятельное звучание в сопоставлении с природой. Она как сгусток увиденного, пропущенного через предельное напряжение чувств.

* * *

Спокойное течение абрамцевских дней было нарушено сообщением о снятии Хрущева на Пленуме Центрального Комитета. Потом припомнится: все же полной неожиданностью это не было. Еще летом в Москве стали ходить слухи о заговоре. О попытках какой-то работницы партийного аппарата Украины предупредить Хрущева по телефону о возможном выступлении против него. О сведениях, которые поступали помощникам премьера, рассказывал впоследствии начальник охраны здания Центрального Комитета полковник Сергей Грибанов.