Баланс столетия

Понять, почему только через двадцать три года после конца войны мне удалось попасть в Польшу? Понять, что мы осуждены идеологическим судом и потому не можем получить необходимых для выезда документов? Каждый — да, да, каждый! — должен для этого иметь разрешение с места своей работы, необходимо поручительство дирекции, партийной и профсоюзной организаций в том, что он непременно вернется в Советский Союз, что за границей будет подчиняться предписанным правилам, ни с кем не станет встречаться, никаких неразрешенных покупок делать не будет. За нас не поручится никто!

Как же мне все-таки удалось выехать? Оказалось, что женщина может назваться просто домашней хозяйкой, скрыть членство в двух творческих союзах, скрыть свое авторство нескольких десятков книг. И тогда — тогда достаточно просто заверенного нотариусом разрешения мужа. Домашняя хозяйка не может представлять интереса ни для страны, ни для органов. На лицах Кунцевичей ни тени улыбки. Пани Марья сжимает руками виски: «Как крепостные. Боже, как крепостные! В XX веке!» И после долгого молчания: «А если бы мы захотели приехать?» Как объяснить, что это невозможно? Чтобы послать приглашение Кунцевичам, надо получить разрешение Союза советских писателей. А там скажут: «Но ведь она же печатается в религиозных издательствах! И у нее американское подданство!»

* * *

Август в Казимеже. Густой запах хвои. Заросли переспевшей ежевики вдоль тропинок. Пустая Рыночная площадь, где в тени расставлены на земле несколько десятков картин — вдруг найдется покупатель? Жаркие песчаные отмели у лениво текущей Вислы. Лодка, переправляющаяся к Яновцу. Развалины замка с единственной уцелевшей башней, где конечно же обитает таинственная белая дама.

Выше Рынка, сразу за башней Казимира, заросшая дорожка к древней калитке. Почерневший штакетник. Табличка: «Вилла Белый Ангел». На дворе стая гусей, с криком набрасывающихся на каждого входящего. Дом, прилепившийся к горе, с густо побеленными комнатушками — пансион, который держат три сестры. Одна из них, скульптор, приезжает «на сезон» из Парижа, где давно прижилась. А может, и не прижилась и тоскует о родном «дворке», фамильном «маёнтке» со всеми его бедами и заботами.

По утрам все жильцы собираются в столовой. На завтрак непременно подают горячий молочный суп, творог и теплые рогалики. Начинаются церемонные приветствия, обмен любезностями, разговоры о погоде, которая, хвала Богу, держится и, обещают, еще будет держаться, о планах на день. Хозяйки напоминают: к обеду не задерживаться — кухарка не любит ждать! Все слушают старенький радиоприемник. Передают последние новости. И… вдруг!

Советские танки в Праге. При поддержке частей польской, венгерской, румынской армий. И прерывающийся отчаянием голос диктора: «Братья во всех странах! Братья во всей Европе! Люди! Помогите! Вы еще можете помочь! Здесь навстречу танкам выходят женщины и дети! Вы слышите, люди! Не дайте погибнуть нашей свободе — вместе с ее гибелью вы лишитесь и своей! После стольких лет военного ада не дайте вернуться насилию и концлагерям. Мы — маленькая страна, а вас много. Помогите! Ради Бога! Ради ваших детей! Вы слышите рев танков? Они уже под нашими окнами! Они сейчас будут здесь! Вы еще слышите нас? Отзовитесь же! Отзовитесь!»

Крики. Грохот, шум борьбы. И — тишина.

За столом окаменевшие лица. Стиснутые, как на молитве, руки. И полушепот: «Поляки… там… Господи!..»

Потом выяснятся подробности. Конечно, это воля Москвы. Но, кажется, идея была предложена польским руководством. Во всяком случае, согласована с ним.

А танки шли через польскую землю. Советские. И польские. И кто-то видел их на улицах Варшавы. Просто все припомнилось позже. Тот, кто умолял о помощи в последние минуты свободного вещания Праги, об этом не знал. И не мог предположить…