Балатонский гамбит

— Ну, пойдемте в дом, Натали, — он слегка потянул ее за собой. — Вас никто не тронет. И ваших раненых тоже.

Она сделала шаг и поскользнулась — сказалась невероятная усталость и напряжение последних дней, ноги просто отказывались идти. Он поддержал ее под руку.

Они обошли БТР, второй офицер и два солдата шли за ними, держа оружие наготове. Она чувствовала, они будут стрелять при малейшей угрозе их командиру, и это совсем не добавляло ей спокойствия. Везде стояли танки, бронетранспортеры. Солдаты и офицеры ходили между машинами, они оборачивались, обращая на нее внимание, но, в общем-то, не особенно. Поднявшись по скользким обледеневшим ступенькам, вошли в один из крайних домов.

— Располагайтесь, Натали, — командир полка сдернул капюшон, снял головной убор, расстегнул камуфляжную куртку.

Да, он был молодой, красивый, светловолосый, под воротником поблескивал крест, на кителе красовались еще множество других наград и нашивок. В звании не меньше полковника, это точно.

— Крамер, дайте девушке коньяк, — приказал он. — Она замерзла. У фрау Ким симпатичная дочка, правда, Франц? — он внимательно посмотрел на нее, потом улыбнулся. — Такая же красивая, как мама. Даже чем-то на нее похожа.

— Я ничего не понимаю, — Шлетт пожал плечами, усаживаясь за стол напротив Натальи. — Какая дочка? Где? У Сталина? Вы дочка фрау Ким? — он посмотрел на Наталью с недоумением.

— Нет, я ей не дочка, — ответила та, опустив голову. — Я была невестой ее сына.

— Нам все сейчас разъяснят, — Пайпер положил руку на плечо Шлетта. — Не надо торопиться. Где коньяк, Крамер?

Адъютант принес уже открытую бутылку «Лотрека» и несколько стеклянных кружек. Пайпер взял бутылку и сам налил Наталье коньяк.

— Пейте, вы согреетесь.

— Спасибо.

Наталья расстегнула полушубок, сдернула шапку, мокрые от снега каштановые волосы, выбившиеся из узла на затылке, прядями упали на погоны. Она чувствовала, что немцы рассматривают ее, и от этого ощущала неловкость.

— У фрейляйн боевые награды, — Шлетт кивнул на орден Красной Звезды на гимнастерке. — Фрейляйн давно на фронте?

— С сорок второго года, — ответила Наталья, чуть пригубив коньяк. Его богатый аромат ударил ей в нос, на глазах выступили слезы. — Со Сталинграда. А это, — она вздохнула, — за три подбитых танка летом сорок второго.

— Три наших танка? — Шлетт присвистнул. — Мне что-то страшно, Йохан. Я, пожалуй, отсяду подальше.

— Отсядь. Фрейляйн стреляет из орудия? — Йохан сел рядом с ней, закурил сигарету, налил себе коньяк. — Франц, это твоя коллега.

— Мне плохо, — Шлетт рассмеялся. — Если женщины так стреляют, мне пора уходить в отставку. Они вообще с ума сошли, что ли? То в Арденнах я собственными глазами видел, как фрау Ким гранатой подбивает американский танк, потом как ни в чем не бывало взрывает станцию, и вот теперь эта русская фрейляйн, оказывается, подбила три наших танка. Мы скоро вовсе им будем не нужны, Йохан. Они нам скажут: сидите дома, пейте коньяк, ходите на охоту, а мы без вас разберемся.

— Ну, ты утрируешь, — Йохан стряхнул пепел в пепельницу. — Что касается фрау Ким, то все, что она делает, только добавляет ей привлекательности, и кто бы что ни говорил, все смотрят на нее и всем она нравится, даже самым замшелым противникам всяческой женской деятельности вроде доктора Геббельса. Я уже не говорю про рейхсфюрера. Он всех учит, что женщина должна сидеть на кухне и воспитывать детей. Но ты же видел, как он разговаривает с Ким, он точно молодеет лет на двадцать, стоит ей только сказать ему что-нибудь этакое, что другой и в голову не придет, в том числе и его Марте. То же самое, я думаю, и в этом случае. Я знаю, что в Красной армии много женщин, но стрелять из тяжелого орудия, это, правда, странно.