Балаустион

– Mors, kanis! – захохотал центурион, испанский меч кровожадно блеснул в свете факелов.

И тупо звякнул о землю, выпав из ослабевших пальцев. Опешив от неожиданности, Валерий Ралла уставился на серый клинок, вонзившийся ему в правый бок, под мышку, в вырез панциря. Статный воин в доспехах Священной Моры описал полукруг, поворачиваясь к римлянину лицом и резко выдернул меч. Вскрикнув, преторианец упал на колени, когда он поднял глаза, их наполняла мутная злоба.

– Так ты исполняешь свой долг, да, грек? – задыхаясь, выплюнул Ралла, неуклюже пытаясь встать. – Так, присягнувший, защищаешь послов Республики?

Страшный, словно само возмездие, воин Моры замахнулся…

– Что ты делаешь, Антикрат? – в обычно невозмутимом голосе полемарха Деркеллида звучал гнев. Полемарх стоял безоружный, скрестив руки на груди, блестя колючими глазами.

В неверном свете лицо Антикрата с отхлынувшей от щек кровью казалось маской мертвеца.

– Делаю свой выбор, будь он проклят, – сквозь зубы процедил он, но отступил на шаг и рывком помог Фениксу подняться на ноги.

– Молодец, Антикрат, – бросил рыжий «спутник», глянув на друга, и завопил, уже во все горло:

– Эй, в мечи иноземцев! Вперед, утопим их в дерьме!

Эврипонтиды – злоба и сталь – ринулись за ним. Навстречу им встали преторианцы, Священная Мора и охранники ахеян…

Случившийся утром холодный и презрительный дождик равнодушно смыл с Феомелиды кровь, так и не успевшую засохнуть.

«Много случилось злодейств в тот день и в ту ночь, но сутки следующие заставили Спарту содрогнуться. Отряды вооруженных граждан врывались в дома тех, кто когда-либо проявил себя Эврипонтидов врагами и убивали их без всякого суда. Пострадали десятки магистратов из тех, что при Агиадов правлении занимали видные посты, и немалое количество неповинных – иные из сторонников победившей партии сводили личные счеты либо шли на злодейство из стремления обогатиться за счет жертв, ибо имущество виновных подлежало конфискации. Были убиты геронты Бистонид, Нофон и Херсий, полемарх Маханид, глава Лимнейского отряда, стратег Феокид с сыновьями, хилиарх Алкей, братья Клеодей и Локсий, родственники Агиадов, и множество людей рангом помельче, в том числе, между прочим, престарелые Агесиполид и Гиппогения, виновные лишь в том, что являлись родителями известной мечницы Арсионы, младшего из Агиадов соратницы. Но более всего поразило умы (и добавило Пирру дурной славы) убийство вдовствующей царицы Тимоклеи…»

Дымок, струившийся от кадильницы с благовониями, причудливо плясал, колыхаемый гулявшими по дворцу сквозняками. Царица неподвижно сидела на застеленной покрывалом с кистями скамье, опершись локтями на массивную подставку бюста Агиса и опустив лоб на сжатые в нервный замок руки. Помимо гипсовой головы покойного царя, в этой маленькой комнате в самом дальнем конце гинекоя висели картины с его изображением, доспехи, оружие и некоторые драгоценные предметы, принадлежавшие когда-то Агису. Вместе с рассветом, серым ручейком втекавшим через единственное окно, пришел холод, от которого царицу не мог защитить даже добротный двойной хитон из пуховой шерсти и накинутая на плечи плотная хламида с капюшоном. Самое время было кликнуть рабов, чтобы растопили очаг или принесли наполненную углями переносную печку, но дворцовая челядь разбежалась, попрятавшись в самые укромные уголки старого здания, да и царице, оцепеневшей, обратившейся в слух, и в голову не пришло бы сейчас заботиться о комфорте.

Во дворце Агиадов хозяйничали враги.