Балаустион

Меж тем Биант стойко держался. Бичи впивались в его тело, хлопали, рассекая кожу, словно ветхую материю, но «волчонок» молчал, закусив указательный палец правой руки. Но после десятого удара, когда твердое жало кнута обрушилось на уже вспухший от предыдущего удара рубец, парнишка не выдержал. Из его горла вырвался крик, заглушенный прикушенной до крови рукой. «Волчонок» даже сделал судорожную попытку подняться с «печки», но один из экзекуторов свободной рукой схватил его за голову и бросил обратно. Видимо, боль была настолько непереносимой, что Биант, что называется, «поплыл». Последние четыре удара крепыш перенес со странными горловыми стонами. Критий вспомнил, что точно такие же звуки издавала бродячая кошка, которой мальчишки однажды ради смеха вспороли живот.

После пятнадцатого удара «волчата», опять по команде ирена Клеобула, стащили Бианта и поволокли к линии «саванов». Крепыш был жив, но совершенно парализован болью. Из его раскрытого рта розовым червяком стекала стеклянная струйка слюны. Критий вздрогнул. Следующий — он? Страх добрался до прямой кишки, и мальчишке пришлось изо всех сил сжать мышцы сфинктера, чтобы не обделаться на виду всего лоха.

— Орест Эврипонтид! — провозгласил педоном. — Мне надоело, сопляк, что ты все время грозно зыркаешь своими глупыми глазенками. Необходимо, клянусь щитом Агамемнона, остудить твой пыл. Приступайте!

Небрежно скинув одежду прямо на землю, младший Эврипонтид послал взгляд Критию, криво усмехнулся, затем улегся на испачканную красным скамью. «Прощай, командир. Теперь встретимся только в подземном царстве», — подумал сын Эпименида.

Суке-судьбе, повелевающей миром, было угодно, чтобы он оказался прав.

Снова запели визгливую песнь гибкие черные змеи в руках неутомимых экзекуторов. На этот раз мерзавцы в колпаках старались изо всех сил, натужно крякая при каждом ударе. Они хотели заставить Ореста закричать, чтобы доставить удовольствие педоному. Орест, разумеется, молчал. Критий не сомневался, что он так и примет смерть — не разомкнув губ. Упорство мужчин рода Эврипонтидов было общеизвестно.

Хлысты плотоядно чмокали, раздирая плоть, вгрызаясь в мускулистую, смуглую спину. Летели кровавые брызги и куски кожи. Критий снова начал считать.

Восемь ударов, десять. Орест молчал. Экзекуторы старались.

Критий увидел, как неловкий — или преднамеренный? — удар разорвал декадарху шею под ухом. Командир вздрогнул. Вязкая, темная кровь закапала на скамью.

Двенадцатый удар. Тринадцатый.

Глаза Ореста закрыты. Губы сжаты в жесткую прямую линию, челюсть напряжена, лоб пересекли продольные морщины… Мышцы на руках вздулись так, будто вот-вот лопнут.

Шестнадцать… Восемнадцать….

Пакид скорчился в своем кресле, подался вперед, пузыри глаз лезут из орбит… Тонкие губы педонома дергаются, словно он пытается разговаривать с закрытым ртом, трясущиеся руки впились в подлокотники, виски, несмотря на холодную погоду, покрылись испариной. В зрачках — черное, сумасшедшее удовольствие. Критий слышал истории, которые рассказывали про эфора Гиперида, но теперь был уверен, что их наставник даст Змею форы. Они даже внешне были похожи — землистая кожа, тонкие прямые рты, крючковатые носы, запавшие глаза с сумасшедшинкой, — общая страсть к мучительству сделала их похожими, как братья-близнецы. Только эфор был выше ростом и более ухожен, чем начальник агелы.

Девятнадцать. Двадцать!

Спина и ягодицы Эврипонтида превратилась в мокрый, окровавленный кусок мяса. Ноги парнишки при каждом ударе конвульсивно вздрагивали. На мгновенье Орест отверст глаза, уже утратившие огонек разума и подернутые пленкой смерти. Кровь вперемежку с желтой пеной побежала из полуоткрытого рта, хлынула из носа. Ужас происходящего окатил Крития, ударив по парализованным страхом нервам: здесь, прямо на его глазах убивали его друга, как убили несколько минут назад другого, а он ничем не мог ему помочь.

Двадцать два. После этого удара тело истязаемого содрогнулось, словно от хохота, затем зрачки Ореста закатились, голова бессильно поникла, ноги перестали дергаться. Юный Эврипонтид потерял сознание. «Или… умер?» — подумал Критий. В любом случае он был рад, что страдания командира закончились, и теперь желал только одного — скорее последовать в беспечальный мир смерти вслед за друзьями. Верхнюю губу защекотала незаметно скатившаяся из глаза слеза. Сначала Критий по привычке испугался, что другие заметят его позор — плакать в агеле было, мягко говоря, не принято — но потом подумал, что теперь уже, в общем, все равно.

Экзекуторы продолжали полосовать бичами неподвижное тело. Кровь, стекавшая с него, уже залила скамью, ползла неровными безобразными потеками по боковой грани. Тишина, висящая над построившимся на плацу лохом, нарушаемая только хлопаньем смертоносных хлыстов, напоминала напряженную тишину воздуха во время грозы, готовую в любой момент разорваться громом.

И гром грянул.

— Вы что, псы поганые, делаете? Про-очь, падаль!