Балаустион

Царица вздохнула, поглядела на старшего сына ясным взглядом.

— Думаю, сын, что в этом случае твой упрямый младший брат прав. Дело, затеянное Архелаем и этим самым альянсом, не столько выгодно самим заговорщиком, сколько нам. А в нынешней ситуации… боюсь, как бы этот заговор не стал нашей единственной надеждой.

— Именно так, клянусь бородой Зевса, — поддакнул Леотихид.

— Народ склоняется к Эврипонтидам, — продолжала Тимоклея, — народ озлоблен. Ты же видишь, сын, что наши мероприятия всюду терпят неуспех. Эврипонтиды уже настолько обнаглели, что открыто нападают на нас посреди бела дня. Синяки и ссадины твоего брата — лучшее тому доказательство. Если в город вернется Павсаний….

— Не вернется, — качнул подбородком Эвдамид. — Как бы то ни было, у меня достаточно власти, чтобы этого не допустить. По крайней мере, попытаться это сделать.

— А если эти попытки окажутся тщетны? Нужно рассматривать все возможности. Итак, если Павсаний Эврипонтид вернется в Спарту, не стоит рассчитывать на его доброе отношение, даже если ты прикажешь казнить злоумышлявших против него. Ты только облегчишь Эврипонтиду жизнь, но не надейся вызвать благодарность в его черном сердце. Ты не знаешь этого человека, ты был еще слишком молод, чтобы понять, что он за чудовище. Сев на трон, старый изверг первым делом отомстит всем, кто виновен в его изгнании, а раз твой отец недосягаем, гнев падет на нас. На тебя, на меня, на Лео, на всех оставшихся Агиадов. Эврипонтиды не успокоятся, пока мы не возместим их обиду — своим унижением или кровью. А так как большая часть народа и герусии на их стороне, не исключаю, что нам придется повторить судьбу Павсания и уйти в изгнание. Хочешь, сынок, чтобы твоя мать провела остаток дней на чужбине? Такова может оказаться цена твоей справедливости.

— Гм, — Эвдамид нервно потер ладонью лоб и щеку.

— Ты же видишь, выхода нет, — снова влез Леотихид. — А если тебе так уж хочется свершить правосудие, займись этим после того, как дело будет сделано. Хотя Архелай, думаю, мог бы еще нам пригодиться, тем более, когда на него появился такой крючок.

Эвдамид в который уже раз вздохнул, покачал головой.

— Видят боги, я ведь действительно собирался править по-справедливости. Не идти против собственных принципов, по крайней мере, в большом. Но чтобы прикрывать политическое убийство… почти способствовать ему… не думал, что скачусь до такого.

— Пойми, сын, дело идет не лишь о власти, но о самом существовании нашего дома, — мягко сказала мать. — Политика — это выбор между гибельным и неприятным. Настали такие времена, что середины нет.

— Не времена такие, а Эврипонтиды, — жестко проговорил Леотихид. — Или мы, или они, другого не дано. И старый боров Архелай поможет избавиться от них, не измарав наших рук.

Эвдамид издал горестный стон.

— Хорошо, будь по-вашему. Великий владыка Олимпа, не дай мне совершить ошибки!

— Государь! — улыбнулась Тимоклея, нагнулась к сидящему царю, поцеловала его в висок.

— Да!!! — ударил кулаком по ладони, выражая удовлетворение, младший Агиад. — Итак, Пирр….

— …останется в городе и примет свою судьбу, — наклонил голову Эвдамид. — Но чтобы не упасть в глазах всего света, мы должны придумать для него другое наказание за учиненные беспорядки.

— За тем, чтобы придумать удовольствие, дело не станет! — расхохотался Леотихид. — За это стоит выпить. Эй, пусть принесут вина!

— И огня, — добавила мать, с любовью глядя на мужественные, нечеткие в сумраке, фигуры сыновей.

— Ты уже, конечно, в курсе того, что произошло, дорогой эфор… — подергивавшийся угол рта выдавал переполнявшее македонянина Лисистрата нервное напряжение.

— Конечно, — с готовностью кивнул головой эфор Анталкид. — Хотя, извини, не догадываюсь, о чем именно ты говоришь. Просто, достойный Лисистрат, я взял привычку быть в курсе всего, что происходит в Лакедемоне.

Широкое седалище эфора покоилось на горе мягчайших подушек утиного пуха, буквально похоронивших под собой роскошную, отделанную слоновой костью, широкую скамью со спинкой. Апартаменты македонянина, в соответствии со вкусом их временного хозяина, были заполнены подобной утонченной мебелью и тяжелыми драпировками всех оттенков зеленого.

— Я о скандале, разыгравшемся на центральной площади вашего города, — с раздражением уточнил Лисистрат. Он злился оттого, что не находил в спартанских магистратах уважения и почестей, какие они оказывали консуляру-римлянину. Посланца македонского царя терзали сомнения, являлось ли подобное отношение следствием пренебрежения лакедемонян к Македонскому царству, дважды побежденному римским оружием, или же к нему лично. Второе предположение нравилось ему много меньше первого.

— Ах, об этом! — Анталкид не смог скрыть довольной усмешки. — Несколько десятков горожан, сторонники Эврипонтидов, намяли бока стражникам младшего Агиада. Тебя серьезно тронуло это происшествие, господин Лисистрат?

— Меня тронуло не само происшествие, а демонстрация настроения народа, — поморщился македонец. — А также последствия, каковые это событие может породить.