Балаустион

— Я все понимаю, сын, — царица жестом заставила сына замолчать. В ее глазах застыла стальная дымка. — И, сделай милость, припомни — я однажды сказала, что не покину Спарты, что бы ни случилось. Судьбе было угодно, чтобы все произошло так, как произошло, в большой игре произошла очередная смена позиций фигур, и вам, сыны мои, нужно покинуть город. Разумеется, на время, чтобы иметь возможность сделать свои ходы и изменить ситуацию. Но мы, женщины, так уж сложилось, в эти игры не играем. Поэтому я остаюсь здесь, защищать, насколько это будет возможно, интересы дома Агиадов и приглядывать за имуществом. Уберечь дворец от разграбления, наверное, не удастся, но, я думаю, Эврипонтиды не посмеют разрушить его, если я буду продолжать в нем жить.

— Но, мать, — вступил в разговор Леотихид, уже сменивший белые парадные доспехи на панцирь из вареной кожи и темный шерстяной плащ, что более пристало беглецу, — оставаясь здесь, ты передаешь себя в руки Пирра, этого демона, и он сможет воздействовать на нас через тебя.

Эвдамид закивал головой, давая понять, что именно это он и хотел сказать.

— Эврипонтиды, как бы плохи они ни были, — от крови Геракла, и не воюют с женщинами, — скорбно улыбнулась Тимоклея. — Да и я была бы никчемной заложницей, — даже тупоголовый отпрыск Павсания поймет, что я скорее умру, чем позволю использовать себя в его целях. Так что будьте покойны, сыны мои — по большому счету ничего мне не угрожает.

— Не угрожает? — возмутился Эвдамид. — А оскорбление достоинства, наглость толпы, публичное унижение?

Треугольное лицо царицы отвердело.

— Я готова пройти через это, — спокойно ответила она. — Обед, пресыщенный сладостью власти и пряностями почестей, не помешает сдобрить щепотью страданий и унижения, — для того хотя бы, чтобы почувствовать разницу. И тем слаще будет потом вино отмщения! Да и вы ковать победу и сражаться за нее станете яростнее, если будете знать, что мать ожидает вашего возвращения, окруженная недругами, — вот мотив не из последних. Одним словом, сыны, не теряйте зря времени — я решила, и не передумаю.

Налетевший ветер завернул края пергамента, растрепал волосы Галиарта, улетел дальше, зашумел в ветвях деревьев. Сын наварха и историк находились в укромном уголке одичавшего парка за старым дворцом Эврипонтидов, от самого дворца долетали стук молотков, визг пилы, грохот вываливаемых камней, звонкие голоса строителей и прочие звуки не прекращающегося ни днем ни ночью ремонта. Пирр и его ближайшее окружение уже заняли несколько наименее обветшавших покоев в правом крыле дворца, остальные помещения спешно приводились в порядок.

— «После слово взял сам эфор Фебид и говорил о вызревшей среди верхушки спартанцев измене. Глава эфоров объявил о иноземцами направляемом и готовившемся исподволь насильственном присоединении Спарты к Ахейскому союзу. Имена виновных — и царя Эвдамида, и многих из первых людей государства — были названы открыто, и узнали спартанцы, что вожди их запятнали себя не одним лишь заговором, удержание власти целью имевшим.

Вслед эфору выступили известные стратеги Брахилл и Никомах, верховный жрец Полемократ и некоторые из геронтов. Все они поддержали обвинения против Агиадов. Спартанцы кричали, чтобы им показали Пирра, — поелику разошелся слух, что наследник Эврипонтидов погиб, — и не успокоились до тех пор, пока тот не взошел на трибуну. Страстной и исполненной гнева была речь его, но не о гибели отца говорил Эврипонтид. Слово его было о боли и позоре Спарты и всей Греции, сломленной, запуганной и оскверненной надменными иноземцами. Не к мести Агиадам призывал царевич Пирр, но к великой войне — священной и благородной, к войне за свободу, к войне за возвышение. И лакедемоняне, почти позабывшие звук вольного и смелого слова, дивились и ликовали…».