Балаустион

— Да, неплохо тебя отделали, — не дождавшись ответа, продолжал Клеомед. — Прямо любо-дорого глядеть! Тебя, наверно, даже отец родной не узнает, если увидит. А видеть он тебя, кстати, совсем не желает. Мы ему, конечно, рассказали о твоей выходке. Представляешь, он ответил, что даже рад, если наши стражники немного повыбили из тебя пыль. И уверил нас, что не в обиде, что за свою дурость ты отвечаешь сам, и ежели у тебя появится желание повторить попытку, то чтобы мы не стеснялись, учили тебя, как следует. Каково, а?

Леонтиск упорно молчал.

— Так что, дурачок, ты давай, отлежись малость и можешь снова напасть на наших стражников. Только предупреди заранее, чтобы я мог подойти и принять участие в потехе. Очень уж хочется тоже тебе пару зубов выбить. Мы договорились, чучело? Молчишь? А лучше бы пообщался с приличным человеком — в следующий раз не скоро случай представится, ибо сидеть тебе здесь еще долго. Я, например, посоветовал бы тебя всю жизнь в клетке держать. Ты ж дикий, на людей бросаешься!

Миарм отреагировал одобрительным мычанием. После короткой паузы Клеомед продолжал:

— Есть и еще одна новость, дружок: когда все-таки отец надумает тебя отпустить, ты предстанешь перед трибуналом. Зачем ты того парня, стражника, так сильно ударил? Он ведь ни в чем не виноват, просто исполнял свой долг. Теперь он лежит, бедный, ни жив ни мертв. А у него, между прочим, жена, и детки, и братья-сестры. И они на тебя в суд подают, за то, что покалечил кормильца. Так что придется тебе за увечье пеню заплатить, и немалую.

«Я вам всем заплачу, нелюди, мало не покажется! — с ненавистью подумал Леонтиск, молча глядя на Клеомеда. — Вы мою пеню кровью получите. Кровью!» Он с удивлением ощутил, что мысль об убийстве, когда она относится к Демолаю и Клеомеду, не вызывает у него волнения или негативных эмоций. Он уничтожит их с легким сердцем, даже с облегчением, как давят таракана или забивают лопатой крысу. Эта месть — единственное, что у него осталось, и только она даст ему право считать, что жизнь прожита не зря.

Видимо, Клеомед прочитал отражение этих мыслей в глазах Леонтиска, потому что вдруг отшатнулся от решетки, дернул щекой. Несколько мгновений его взгляд растерянно метался, затем хилиарх видимым усилием взял себя в руки и выдавил:

— Ладно, всего тебе плохого, петушок! Не забывай время от времени радовать нас своими дурацкими и жалкими выходками!

С этим Клеомед повернулся и пошел к двери.

— Никого к нему не пускать! — произнес он с нажимом на первое слово материализовавшемуся за широкой спиной Миарма Алкимаху. Тощий с готовностью закивал головой.

— Есть, командир!

— Ты меня хорошо понял? — не было не малейшего сомнения, что речь идет об Эльпинике. Собственно, никто, кроме нее, к Леонтиску и не ходил.

— Да, командир! Будет исполнено!

Конечно, она пришла. На следующий день, как обычно, в полдень, когда Полита принесла обед стражникам и арестанту.

Алкимах решительно загородил Эльпинике дорогу.

— Прости, госпожа, пускать не велено!

Тонкие брови сначала удивленно взметнулись вверх, затем грозно сошлись к переносице.

— Кем не велено?

При звуке этого голоса сердце в груди Леонтиска забилось учащенно.

— Братом твоим, господином Клеомедом.

— И по какой такой причине?

— Ты что, не знаешь, госпожа? — почти обиделся Алкимах. — Не слышала, какой разгром вчера устроил этот ваш заключенный? Клянусь Фебом, это невозможно!

— И тем не менее я хочу войти. Ты что, холоп, забыл наш уговор? Все остается в силе. Статер — тебе, Полита — твоему напарнику, все как обычно.

— Невозможно, госпожа! — с придыханием произнес тощий. Леонтиск увидел, что Миарм нервно облизал губы.

— Никак нельзя, — продолжал Алкимах, — мы ведь и сами бы рады, клянусь луком Феба, но приказ есть приказ. Понимаете ведь — нарушим, так не сносить нам головы.

Эльпиника отступать не собиралась.

— Хорошо, впусти меня в последний раз, и больше я не приду. Пять статеров!

— Не могу, госпожа!

— Десять! Всего на половину часа.

— Нет, невозможно! — простонал, закатывая глаза, тощий. От перспективы упустить такие деньги у него явственно подкашивались колени и отваливалась челюсть. Миарм тоже чуть не скулил, неотрывно глядя на Политу, скромно опустившую глаза и в то же время призывно поигрывавшую грудями.

— Пятнадцать, великие боги! На то время, которое будет достаточно твоему другу, чтобы получить быстрое удовольствие. Ну!

— Алкимах, давай пустим! — прошептал Миарм. — Я быстренько, раз-два. А?

— Не знаю, не знаю, — опустил глаза тощий. — Опасно это….

— Деньги все себе заберешь, — продолжал скулить «людоед». — Слышишь? Со мной делиться не будешь. Договорились?

— А вдруг господин Клеомед узнает? Те, снаружи, ведь видели, как ты входила, госпожа. Они обязательно доложат!

— Хорошо, — вмешалась Эльпиника, — пусть будет двадцать статеров. Поделишься с верхними стражниками, и они тебя не сдадут.

Глаза Алкимаха заслезились, он часто-часто заморгал.

— А-а, ладно! — решился он. — Где наша не пропадала. Только денежки, госпожа, вперед, пожалуйста!