Балерина

Август в Париже – особое время. Безлюдно. Машины, обычно в это время сплошным потоком текущие по улицам, казалось, полноводной рекой, все вытекли прямо по кольцевой дороге за черту города. Даже собачек, каковых обыкновенно столько, что кажется – больше, чем самих парижан, вовсе не видно. О детях, которые, как водится, в сопровождении своих нянь привычно галдели на бульварах и в парках, и говорить не приходится. Их просто нет. Исчезли в неизвестном направлении. Но самое удивительное, рестораны и кафе – закрыты. И где же вы такое видели, чтобы в Париже, городе гурманов, перекусить было негде? Ну, если только в точках фаст-фуда для туристов. Да ладно бы только кафе и рестораны, но, что интересно, конторы, банки, государственные заведения и частные мелкие лавочки – все закрыто!

– Что случилось? – спросила своего мужа удивленная Алла, и он, рассмеявшись, объяснил:

– Все в отпуске.

– Нет, правда? Не может быть! Все сразу? В один день? По-нашему, называется «все ушли на фронт»!

– А у нас называется – ваканс!

– Ну и ну… – Она сначала подумала, что он шутит. Но Даниэль улыбнулся – Вся Франция, шери, отдыхает в августе!

Действительно немного странно – Париж безлюден. Только в центре города туристы стайками стоят в длинных музейных очередях и снуют по туристическим лавочкам за сувенирами.

Аллочка удивилась:

– Ничего себе, в пригородах даже супермаркеты закрыты!

И так – целый месяц. Потом все возвращается на круги своя и вливается в обычное русло. Как прежде, автомобили забивают все улицы и парковку невозможно отыскать; собачки, вернувшиеся с хозяевами из загородных домов, делают свои дела на асфальте; дети и няни занимают свои позиции в скверах и парках; в общем, жизнь продолжается как ни в чем не бывало.

Была середина августа. Алла спустилась по лестнице в метро. Надо сказать, машину она не водила, эта была еще одна из ее фобий: боялась руля как огня. Когда ее уговаривали сдать на права, испуганно говорила:

– Ой, нет, вождение не для меня. Первый столб будет – мой! Не хочу!

Вот так и обходилась всю жизнь общественным транспортом. Даниэль водил.

В парижской подземке было прохладно и спокойно. Не то что неделю назад, когда она ехала на курсы французского языка в забитом до отказа поезде. Немногочисленные пассажиры в вагоне никуда не спешили. Да и куда торопиться – никто не работает! Аллочка села на свободное место у окна. Жили они с Даниэлем в Шестнадцатом округе Парижа возле метро «Ля Муэтт», на улице Моцарта. Поэтому ехать на станцию «Опера» было легче легкого – без пересадки на «Обер» и пять минут пешком до «Гранд-Отеля». Алла уже начала разбираться в маршрутах метро и автобусов, легко ориентировалась в пространстве большого города. Она была типичной горожанкой. Париж Аллочка любила, бывая в нем неоднократно с театром, и теперь считала своим родным городом.

Ну, конечно, только после Ленинграда. Питер был как первая любовь. Навсегда!

Но сейчас сама мысль, что она живет в таком прекрасном городе – Париже, не радовала ее. Париж не дал ей защиты от прошлого, она не смогла, как надеялась, затеряться в многомиллионном городе. Не затерялась.

Она ехала на встречу, хорошо понимая, что свидание с незнакомцем – не просто так! Ну да, конечно, не зря же, когда она получала визу на выезд к французскому мужу в Париж, ее вызвали на собеседование на Литейный 4, в народе прозванный Большим домом. Чиновник, молодой крупный мужчина, с беглой улыбочкой на бескровном лице, представился:

– Хромин Николай Николаевич, ваш куратор по внештатной деятельности. – И так хитренько на нее посмотрел, словно хотел сказать – начальство надо знать в лицо!

Да откуда же Аллочке было знать, что перед ней сидит хорошо известный в своих кругах «искусствовед в штатском», по кличке «хромой». До того как он занял это почетное место в кабинете, Николай Николаевич делал карьеру, вербуя и курируя стукачей из театрально-литературной богемы. И достиг небывалых высот на этом поприще. Он так ловко втирался в доверие наивных художников и поэтов, не зря же сам баловался писанием стишков, что получал богатейшую информацию на всех и вся!

Но Алла этого не знала, ведь она доносила, – нет, нет, это неправда, она была уверена, что не доносила, а всего лишь писала отчеты на проступки, как их называли в то время, неблагонадежных элементов! Она ни на кого не клеветала, честное слово! Аллочка даже взмокла от своих лихорадочных мыслей, глядя на самодовольное лицо Хромина, не сводящего с нее глаз. Она писала так называемые донесения своему непосредственному куратору – Ивану Андреевичу, ну да, тому самому, который завербовал ее, шантажируя прошлым ее деда, двадцать лет назад. Теперь вот сам-то Богу душу отдал, а она нынче мается.

А тут еще эта «гласность», архивы начали трясти, слухи поползли по театру, что «звезда балета» – стукачка!