Балерины

А между тем для Анны Павловой, обладавшей идеальным вкусом, проблема балетного костюма была тесно связана с художественными идеями артистки. «В корректной и чопорной тю-тю я не могла придать мягкости и капризной изломанности новым танцам, — признается балерина. — Греческий стиль, например, преобладающий в большинстве современных танцев, может быть передан только в свободном струящемся костюме. Вообще костюм должен быть обязательно связан с характером танца… даже какая-нибудь деталь тотчас же придает танцу индивидуальный отпечаток: испанская шаль, которую танцовщица набрасывает себе на плечи и которой она развевает, дает общий тон танцу».

Одаренная в различных областях искусства, Павлова утверждала, что между художником-модельером, танцовщицей и ее костюмом должна существовать тесная связь. Бывает, что художник создает интереснейший костюм. Но, если он преследует исключительно свои живописные цели и не думает, удобно ли балерине танцевать в таком костюме, он может уничтожить танец своей фантазией…

«Существуют балеты, — писала Павлова, — производящие впечатления лишь тогда, когда их танцуют в коротких юбочках, потому что этот костюм лучше всего позволяет выявить легкость и создать иллюзию отрешения от земной тяжести. Тю-тю походит тогда на крылышки бабочки, оно трепещет и льется у тела и гармонически сливается с движениями… Ритмы получают свое выражение, а изгибы и колыхания тела не задерживаются излишними складками костюма… Каждый костюм хорош на своем месте».

Об этом когда-то много говорила Павлова с Фокиным. Фокин понял это раньше Павловой. И как знать, не будь он рядом с ней долгие годы, может быть, Павлова что-то важное и потеряла бы из своего искусства.

V. Театр прежде всего

Я всегда стараюсь далее ничтожнейшей мелочи придать наибольший эффект. Вот этим-то путем я и создаю впечатление, быть может, полной новизны. Насколько я сама могу судить, в этом заключается главный «секрет моего искусства».

А. Павлова

Ко времени выхода из училища Анна Павлова поселилась вместе с матерью в маленькой квартире на Коломенской улице. Она словно возвратилась в родные места из далекого путешествия. С волнением, сквозь которое проглядывала грусть, смотрела она теперь на знакомые дома и улицы Петербурга.

В натуре Павловой было много эмоционального. Она умела быть твердой в своих решениях, быстро загораться какой-либо творческой идеей и так же быстро исполнять прихоти своей души.

— Не истратить ли сегодняшний день безрассудно?! Не поехать ли в Озерки или Перкияву, где в воскресенье бывает так весело, снежно и ярко?! — думает Анна вслух.

Зная характер дочери, Любовь Федоровна и не отговаривает.

Быстро оделись, вышли на улицу, остановили проезжавшего извозчика. Снег и солнце слепили глаза, лошадь бежала резво, морозный воздух обжигал щеки.

По дороге к Озеркам стали встречаться лыжники. У самых Озерков веселая вереница смельчаков, держась за длинные веревки-постромки лошади, неслась на лыжах им навстречу. Соревнования только начались, за упряжкой гналось еще человек пятнадцать. Лошадь мчалась, вздымая облако снежной пыли, и не всем удавалось выдержать быстрый бег; лыжники один за другим выходили из необычного строя. Живая цепочка разваливалась, отпадало звено за звеном. Остался уже только один спортсмен.

— Голубчик, стойте, посмотрим! — попросила Павлова, дотрагиваясь до спины кучера.

— Как прикажете, барыня, — отвечал тот с добродушной усмешкой.

Анна Павловна встала, захваченная зрелищем.

Вдали с большой отлогой горы с хохотом, испуганными возгласами мчались вниз на санках дети, подростки, дамы и солидные господа. Забыв обо всем на свете, здесь все были равными. Анна легко взобралась на гору, поговорила с мальчишкой, и тот отдал ей свои санки. Она села поудобнее в них, оттолкнулась, как бывало в детстве, и понеслась. Где-то посредине горы ее санки наскочили на чужие, она не успела вовремя свернуть, потеряла равновесие, повалилась в снег. Весело отряхнувшись, устремилась дальше, вниз, где ее уже ждал маленький хозяин санок.

— Спасибо, малыш! Прощай! — сказала она тихо. Но, застегивая медвежью полость, почувствовала, как у нее вдруг защемило сердце, будто только что держала драгоценную вещь в руках, выронила на каменный пол и нет ничего — одни осколки.

Часы, чуть не в будильник величиною, вделанные в кожаный пояс извозчика, «лицом» к седокам, показывали четверть второго.

— Домой, поскорее! — скомандовала Анна Павловна и уткнула замерзший нос в модную теплую муфту.

В два часа она уже была у своей старой учительницы, Евгении Павловны Соколовой, теперь — репетитора Мариинского театра.