Балканский венец

– Этот порошок я подмешиваю в питье ваше, дабы гурии лишний раз не смущали вас. Вот этот, – поднял бекташ другой мешочек, – для поднятия духа вашего. Порошок сей делает вас непобедимыми и избавляет от ненужных сомнений. А сей чудодейственный эликсир, – на сей раз взору Урхан-аги предстала склянка, – это награда за верное служение, отведавший его попадает в рай. Есть и такое зелье, – достал дервиш сосуд бурого стекла, – мы по капле даем его тем, кто начинает вдруг вспоминать о том, что такое жизнь. Для вашего брата это все равно что смерть. Это хуже смерти.

– А ежели и после этого не излечится он?

– Тогда пусть Всемогущий сам решает, что делать с ним. Нам остается только устроить их встречу.

– И что же – за все время не было еще никого из моих братьев, кто бы вспомнил о том, что такое жизнь?

– Ты обижаешь нас, уважаемый. Мы хорошо делаем свою работу. Из тех, кто прежде умер, а потом нашими усилиями ожил и стал непобедимым воином, ни один не вспомнил о жизни и не пожалел о том, что потерял.

Вспомнил Урхан-ага слова дервиша и поморщился. Что все эти порошки да скляницы по сравнению с доблестью воинской? Подтащил он баул свой к обрыву и раскрыл его. Кроме вещей его, были там и вещи сгинувшего на переправе бекташа. Отыскал он среди них мешочек с белым порошком – точно такой, что показывал ему дервиш тогда, на берегах Евфрата. Отыскал – да бросил вниз. Неужто ж воин не сможет сам обуздать тягу свою к женщинам? Кинул и бутыль с эликсиром, сулящим рай, ибо не нужен был воину рай на земле, его обретал он в бою, и только там. Лишнее все это было, ненужное. И другие мешочки тоже кинул. Одну только скляницу оставил, бурого стекла которая, – для тех, кто затосковал по жизни. Откупорил пробку, поднес ко рту, да и выпил все содержимое сразу, благо немного его было. Что такое глоток горечи для того, кто давно умер?

Но не знал Урхан-ага, что делал он, ибо случилось с ним ночью страшное. Мир подлунный будто бы встал на дыбы, земля поднялась вместо неба, а луна светила под ногами. И все вокруг сжималось и вытягивалось с урчанием, будто идущим из утробы. Из открывшихся подземных трещин лезли толпы врагов с песьими головами, которых всю ночь рубил бравый ага палкой, ибо не было у него сабли. Голова его, будто стеклянная, раскололась на мелкие части, кои рассыпались на камни со звоном, а сам бравый ага блеял, как баран, которого режут на священный праздник жертвоприношения. Лишь к утру упал он лицом в камни да затих. Непростым было то зелье, намешали там бекташи эликсиров всяких, да только шайтан разберет, в чем была его сила. По Урхан-аге – так и не было ее, никакой силы, в зелье этом, одна муть и колдовство. Пастухи же, что пасли овец своих на соседней горе, услышав в ночи дикий рев, доносившийся ветром издалека, крестились: «Господи, спаси нас от оборотня, от духа адского поколича, что рыщет по земле в ночное время в поисках плоти и крови человечьей!»

Очнулся Урхан-ага от того, что солнце стояло высоко на небе. Глядь – а подле него опять сидит та самая девчонка, имя которой как цветок, плетет венок и поет по обыкновению:

Плови, венче, плови, плови,
Мој зелени венче, до Јовина двора,
Па запитај Јованову мајку
Оће л’ ме Јова оженити.

Поднялся Урхан-ага с камней, где лежал он.

– Зачем снова пришла ты? Уходи!

– Как же уйти мне? Нельзя оставлять тебя, пока ты слаб.

Не знал Урхан-ага, что и думать. Все, кто окружал эту глупую девчонку, ненавидели его и таких, как он. Отчего ж она помогала ему? Любой из ее сородичей оставил бы Урхан-агу подыхать на Чертовой этой горе, а то и добил бы. И был бы прав по-своему. Шайтан разберет, что в голове у этих женщин! Про иных говорили, что они умеют любить всем сердцем, но на это оставалось лишь рассмеяться. Глупые бабы! Истинным воинам не нужна никакая любовь, если это не любовь к Великому Султану, наместнику Всемогущего творца неба на земле. А женщины – пусть они развлекаются, как умеют, в чем и проявляется вся их испорченность. Ну где ж это видано – любить таких грязных шакалов, как неверные! Это только бабы и могут.

Но тут подсела она к нему поближе да перекинула косы за спину. А солнце осветило венок ее, и засиял тот, как будто был из чистого золота. И оттого забыл Урхан-ага, славный воин, утвердивший волю султана повсюду – от диких босанских гор до полноводного Евфрата, от египетских песков до серых маджарских крепостей, ни разу не будучи побежденным, и про братьев своих, и про наказы Аги, и про Канун Мурада забыл, и про самого султана. Все-таки неизъяснимой силой наделены женщины, раз могут сотворить такое с любым воином, и не зря говорят улемы, что надлежит мужам остерегаться прелестей их.

Не остерегся Урхан-ага этой большеглазой, с кожей теплой, как парное молоко, и длинными тяжелыми косами – как змеями опутала его ими эта девчонка. Был он, многоопытный воин, пред ней точно мальчишка. И едва прикоснулся к волосам ее, как тотчас был околдован. Хотя звучал еще в голове его Канун Мурада: