Балканы: окраины империй

Политической самостоятельности от османов Черногория добилась 300 лет спустя — в 1796 году, после битв у Мартиничей и при Крусах. Выплата дани прекратилась. Четыре или шесть тысяч славянских бойцов дважды победили многократно превосходившее их по численности войско Махмуд-паши Бушатлии, разбили в буквальном смысле слова наголову: череп османского военачальника выставлен трофеем в монастыре Цетине[36]. Гористый овал размером примерно 70 на 30 километров вокруг монастыря, дважды дотла сожженного врагами, но поднятого из пепелища братией и людом православным, Стара Црна Гора, превратился в ядро будущих страны и нации, и идеи сербства были здесь неотделимы от понятия черногорской родины.

^{Ярослав Чермак. «Черногорские беженцы времен черногорско-турецкой войны». 1877 год}

Чешский балканист Франтишек Шистек, автор толковой монографии по истории Черногории, отыскал удачный образ для характеристики местной самоидентификации — концентрические круги, наложенные один на другой: жители этих краев ощущали себя прежде всего черногорцами, потом сербами (православными), а если говорить шире, то южными славянами и славянами вообще. При этом постоянные контакты между сербами из Сербии и черногорцами установились довольно поздно, а отношения не всегда складывались благоприятно. Это было прежде всего соперничество: черногорцы видели себя главными свободными от Османов жителями Балкан, потому что якобы больше других страдали во имя независимости. Со временем сказался решающий перевес Сербии — демографический, военный, экономический, научный. Общая граница между двумя государствами возникла только в 1913 году. Объединительные планы до поры до времени сводились к поискам моделей совместного царствования разных династий и определения справедливой очереди престолонаследия, пока Сербия не воспользовалась политической ситуацией и, выражаясь циничным современным языком, не отжала у черногорцев независимость. В Белграде сочли, что, сыграв важную роль в антиосманском сопротивлении, Черногория выполнила самостоятельную историческую миссию.

Свободная территория черных гор складывалась как теократическая монархия. Управлявший с 1697 года Цетинской митрополией, а потом и княжеством род Петровичей-Негошей соединял в своих руках бразды и светской, и духовной власти. Поскольку монахам полагалось быть бездетными, полномочия передавали от дяди к племяннику. Православная церковь оставалась главным черногорским феодалом, владея практически всеми пригодными для обработки земельными участками. Церковь выступала хранительницей традиций и единственной просветительницей, кого следует, карала, кого хотела, миловала. Крест православный встречал каждого обитателя черных гор при появлении на этом свете и каждого провожал на тот; для многих поколений крест представлял собой ключевой символ бытия, символ малой родины и символ мира как глобальной человеческой общины. Так и сказано в местной патриотической поэме: «Мир, вставай за крест!»

Петровичи-Негоши настойчиво добивались расширения своих земель. Постепенно к Старой Черногории присоединили прилегающие к Цетине с севера земли, Брда (серб. «горы»), потом районы Черногорской Герцеговины с центром в Никшиче, а позже и нынешнее Черногорское Приморье. Еще столетие с небольшим назад демографы регулярно подсчитывали домохозяйства, управлявшиеся черногорскими племенами. Каждое (этнограф Йован Цвиич классифицировал в начале XX века 46 племен) собиралось из братств-кланов, членов которых связывали пусть отдаленные, но родственные узы по мужской линии. До начала XX столетия, когда передвижение современных армий и развитие инфраструктуры принесло дыхание глобального мира и в эти труднодоступные балканские края, братства и племена оставались важными институтами самоуправления.

Один из исторически значимых черногорских вождей — воевода племени кучи Марко Мильянов Попович Дрекалович. Он отважно сражался с завоевателями, после победы над османами стал первым градоначальником Подгорицы, а потом, уже зрелым мужчиной, научился грамоте и сочинил несколько занимательных в этнографическом отношении книг: «Примеры человечности и геройства», «Жизнь и обычаи албанцев», «Кое-что о братоножичах». Братоножичи, белопавличи, васоевичи, морачане, пиперы, ровцы и прочие, как кажется, существуют и поныне. Влияние братств заметно не только в звучании фамилий и режиме бытового протежирования, оно сказывается и на схемах распределения финансовых потоков, отчасти даже на некоторых действиях черногорской власти; идентификация «свой — чужой» в этой стране не обязательно связана с идеологическими предпочтениями. Об общественной роли племен и братств вам, может быть, расскажут в дружеской беседе, но в интервью прессе ни один политик так ставить вопрос не согласится: принято считать, что в Черногории завершено формирование — по гражданскому принципу — современной политической нации; иначе, говорят, не было бы у нас своих страны и языка.