Балканы: окраины империй

С самого начала времен и до открытия Америки Адриатическое море («текучее отражение Италии», по удачному выражению одного автора), конусообразный водный путь шириной в 150–200 километров, оставалось едва ли не главным каналом мировой торговли. В Далмации латинская городская цивилизация успешно пережила Средние века, пришлые славяне подчинились здесь верховенству греко-романской, а потом италийской культуры, не то что адаптировав, но попросту и без заметных изменений приняв и заморскую архитектуру, и постепенно установившийся патрицианско-плебейский быт, и прекрасный в своей неспешности медитерранский образ жизни. Виноградная лоза и масличное дерево, косой парус и рыбацкая сеть, танбур и лютня, монашеская проповедь и рыцарский танец морешка определяли ритм и смысл здешнего берегового существования для десятков поколений. Миновали столетия подчиненности Византии, промелькнула пора средневековой хорватской независимости, начался и завершился период венгерского владычества. Все это были процессы и перемены, не слишком влиявшие на мораль и нравы, определявшиеся для местных жителей главным образом верой в общего Бога и лояльностью к своему феодалу. Люди продолжали обитать между сухой землей и соленой водой, любой из них умел грести, и каждому море давало пропитание и смысл существования. Все свидетельствует о том, что Иосиф Бродский сделал правильный вывод: «Если выпало в империи родиться, / Лучше жить в глухой провинции у моря».

Венецианский дож Пьетро II Орсеоло тысячу лет назад впервые поднял на восточном берегу Адриатики флаг с изображением крылатого льва, символ евангелиста Марка, пожаловав себе и сотне своих преемников титул Dux Dalmatiae, повелитель Далмации. Венеция незадолго до этого вышла из подчинения Византии и утверждала себя в качестве молодой, активной, хищной державы. Мало-помалу венецианцы научились отгонять пиратов, грабивших морские караваны на пути из адриатической подмышки к каблуку апеннинского сапога, и превратили далматинские воды в свое внутреннее озеро. Себенико и Брацца, Спалато и Трау, Лесина и Лагоста, славные судостроением и моряками, «красивые и чистые, словно прекрасные драгоценные камни», в ту пору не знавшие своих нынешних славянских имен города и городки, с безопасными гаванями и обилием пресной воды, постепенно переходили под контроль новых владельцев. Одних торговая империя брала силой, как Зару-Задар, других, как часто водилось в Средневековье, покупала у их поиздержавшихся сюзеренов. Третьи подчинялись северным богачам добровольно, поскольку видели смысл и выгоду в том, чтобы считаться венецианскими.

Венецианцы брали в подчинение иногда не сразу и не всех желающих, потому что в первую очередь руководствовались соображениями финансовой выгоды. Каттаро (Котор), например, передал шесть запросов, прежде чем получил согласие на то, чтобы быть присоединенным. Но вообще-то хватка негоциантов-колонизаторов оказалась бульдожьей. В итоге во всей Далмации одна только упорно сопротивлявшаяся потере самостоятельности торговая Республика Рагуза (Дубровник[50]) сумела выскользнуть из венецианского капкана, хотя дважды все-таки попадала в зависимость от оборотистых купцов из лагуны. Высвободившись, город-государство, население которого со всеми окрестностями вряд ли когда превышало 30–40 тысяч человек, перенял венецианскую оборотистость и скопировал венецианскую систему общественного устройства.

Вот что удивительно: на протяжении веков Рагуза умудрялась оснащать многопарусный торговый флот и содержать коммерческие миссии почти во всех балканских краях. Не будь этой предприимчивости, уверяют знатоки прошлого, дубровчане не прокормили бы себя на той скудной земле, которой владели. Их олигархическая республика выживала, поскольку умела торговаться и откупалась от завоевателей, постепенно — в силу военных и политических обстоятельств — склоняясь к прагматичному союзу с османами против главных коммерческих соперников с севера Адриатики, пусть те и были единоверцами. Чтобы не иметь сухопутной границы с недружественной Венецией, Рагуза в 1699 году добровольно передала Османской империи 25-километровый участок побережья вокруг города Неум (именно поэтому у Боснии и Герцеговины сейчас имеется пусть маленькое, но свое приморье) и клочок южной земли, местность под названием Суторина. Османское влияние достигло степени, позволившей Жаку Кастеллану назвать Рагузу «окном, через которое султаны глядели на итальянский мир». Ему вторит Ноэль Малкольм: «Рагуза была Гонконгом Османской империи». Итальянский дипломат Луиджи Виллари в 1904 году озаглавил свою фундаментальную работу так: «История Республики Рагуза: эпизод турецкого завоевания», и с ним тоже не поспоришь.