Балканы: окраины империй

Ты, родная земля, моя плоть, моя мать и жена!

Звонкой глиной прельщен, зноем этих пустынь околдован,
Темный дождь налетел, заголил твое лоно косматое,
И всю ночь переспит он с тобою на выжженных пашнях.

<… >

О родная земля, моя плоть, и душа, и жена,

Обними его жарко, забейся под тяжестью ливня.
Как самец-жеребец распалился он, вздыбился бешено,
А земля веселится, и пляшут деревья и камни[8].

Никола Фурнаджиев, «Дождь» (1924)

В этой книге я довольно много пишу о памятниках, чему есть даже не одно, а несколько объяснений. Когда приезжаешь в малознакомый город, расставленные по площадям и бульварам бронзовые и мраморные фигуры привлекают к себе самое первое внимание, от одного монумента к другому бродишь, словно от маяка к маяку. Это до́ма они так замыливают глаз, что минуешь их не замечая. Логическому разуму объяснить предназначение памятников сложно: ну к чему, скажите, за большие деньги расставлять по улицам статуи умерших людей? Половина памятников если не у одних, так у других вызывает претензии эстетического характера, вторую половину сносят, как только завершится очередная политическая эпоха.

Памятникам тем не менее отводится важная социальная роль. Они метят национальную территорию, фиксируют общественные фобии и комплексы, заполняют исторические пустоты, но прежде всего символизируют величие государства, даже если формально прославляют силу человеческого духа. Памятники часто утверждают то, что каждому ясно и без них, иногда даже утверждают то, что ни в коем случае не является правдой. Это и есть монументальная пропаганда: высеченная в мраморе или отлитая в бронзе, ложь становится весомнее, ее сложнее отодвинуть из памяти либо опровергнуть усилием воли. Памятники лишают человека свободы выбора: они диктуют норму, трассируют волю правительства, предписывают, чем или кем «настоящему патриоту» гордиться, по какому поводу радоваться и скорбеть; значительно реже, но все же напоминают о том, чего стыдиться. Со стыдом, впрочем, не так просто: траурный мемориал сам по себе словно искупает вину, для многих «закрывает вопрос» личной ответственности или преступлений государства.

Охотнее всего памятники воспевают мученическую смерть во имя идеи и обозначают примеры общественно поощряемого героизма, одновременно выхолащивая содержание подвига, потому что подвиг всегда дело интимное, результат сложного внутреннего выбора, всемерного напряжения личности. Памятники принято ставить на века, но уже через поколение многие из них выглядят смешными или ненужными. Югославский кинорежиссер Душан Макавеев однажды рассказывал мне, как белградские власти запрещали самый ранний его фильм, документальную ленту на производственные темы социализма под названием «Памятникам не нужно верить». Не из-за философемы в названии запретили, конечно, но и из-за нее тоже. Макавеев прав, однако его никто не слушает, и чем слабее государство идеологически, тем активнее оно занимается возведением памятников.