Балкон

А в дыме содержатся тысячи токсинов, вызывающих «Импотенцию», «Эмфизему», «Парадонтоз», «Онкозаболевание» и мои любимые «Страдание», «Опасность» и «Самоуничтожение». Что там ещё? Хорошо, что я не подсел на более серьезные алкалоиды в школе. Но и курить я очень люблю. Потому что курение – эстетичное успокоительное. Иначе бы никто уже не курил не в жизни, не в эффектной киношной картинке. Но я брошу, это просто грёбаный антураж. Не хочу помереть рано, как Чезаре Коломбо. Суть не в том. У меня просто нет любимого дела. Меня его лишили».

18

«А ты же знаешь, как я люблю литературоведение. Я получаю настоящее удовольствие, когда вижу применение языка вне мертвой дилетантской журналистики или ситуаций вроде драк с хабалистой бабкой в транспорте. Хороший текст имеет высокую ценность.

Эпос отождествляет нас с людьми прошлого, чтобы мы не повторяли их ошибок. Лирика отрывает нас от камней, фрикций и обогреваемого сидения. Драма напоминает, что мы люди. Всё это есть, как и историческая, научная, документальная литература. Но в будничной волоките не оторвешься от вывесок, блядских статеек или дебильных паст. И в итоге мы имеем невежество на всех уровнях.

Одни орут про своё место на политических координатах, апеллируя к историческим пасхалкам из мемов, другие – все свободное время играют в казуальную бредятину, третие смотрят интервью дебилов, взятые у дебилов. Но в этом спёртом воздухе никто даже не хочет открыть окно». (.–)

19

«И ирония заключается в том, что чем больше я сокрушаюсь, тем больше события последних месяцев моей жизни напоминают мне сюжет художественной книги. В ней герой учителя пытается внести свою посильную лепту, чтобы сделать мир вокруг лучше. Но вдруг его мать погибает, и он видит перед глазами только её заблеванную кровью подушку. Его почти лишают человеческого достоинства и средств к существованию. А далее все каноны реализма требуют, чтобы учитель экстраполировал злость в разочарование жизнью. Но я не пойду на поводу этих догматов. Мне нужна вера, что у меня ничего не заберут. Возможно, из-за этой веры я стану более бесчеловечным, нежели обрету добродетель смирения. Ничего не поделать. Потому что всё равно я буду мстить. И сейчас самое время. Понимаете, ублюдки?»

20

У противоположной стены в полу валялись связанные отец с сыном. Во рту у них были кляпы, приглушавшие визг. Их дергавшиеся ножки смешили меня.

– Какие вы жалкие! – я плюнул в их сторону.  – Представляете, как бывает?! Сначала куражитесь, а потом оказывается, что не всё простительно. Я потушил сигарету и встал, подпрыгнув. – Как я ждал этой минуты! Я же не судья, но вы вынудили меня примерить эту мантию.

Они следили со страхом за моей рукой, которая взяла со стеллажа нож.

– Кровь отмоется кровью, и наконец-то справедливость восторжествует. Настанет время, чтобы жить!

Я выпил стакан водки и проговорил.

– Пора!

Схватив за волосы ЕМ, я грубо оттолкнул его голову от стены, встал за спиной и резким движением перерезал его горло. Пульсирующая кровь захлестала в разные стороны, а Гриша заорал, пытаясь ногами оттолкнуться подальше. Но я ещё крепче дёрнул его за волосы, что даже бедра оторвались на секунду от земли.  Лезвие прошло по его шее. Стало тихо.

21

Медленное сердцебиение отдавалось в ушных перепонках. В такт ему я тихо шагал в направлении ванной комнаты. Кровь капала с моих ладоней, пачкая пол. Внутри как будто звучали ужасающие крики, перебиваемые скрежетом. Я улыбался своим красным рукам, с которых струилось всё обильней. Перед моими глазами раковина расширилась воронкой и разлилась в алую бурлящую реку. Я уже стоял по колено в смертельном вареве, а вокруг усиливался лязг и вопль. В него врывался дьяволиный гогот. Он кружил бесчисленными бесами в пламенном небе. Я накрыл голову рукой скрыться от слепившей глаза пагубной сферы. Но меня пронизывал этот мучительный смех и с болью тормошил мою грудь. Я сжимал её руками, но пляшущая душевная резь росла от сатанинского безумия. Я упал на колени, больше не будучи в силах сдержать свое тело, и уронил голову вниз.

В отражении стоял сатана. Мои рога вспыхнули, кровавая равнина наполнилась кошмарным предсмертным воплем и зеркало треснуло. (/)

22

Рома тормошил меня:

– Серёга, ты что спишь?!

Я протёр глаза.

– Так нормально и не пообщались. Мне надо домой. Жена позвонила.

Мы дошли до двери и побратались. Он оделся и сказал:

– Возвращайся в норму, друг.

– Давай, Ромчик.

Попрощались. Я дошёл до кухни, открыл холодильник, взял рис с котлетами, разогрел, перебился, выпил стакан отвёртки, помылся и лёг в кровать.

Было тоскливо и пусто. На стену падал раздражающий ярко оранжевый свет заката. Почти как в том бредовом сне. Я нацепил повязку на глаза, повернулся на правый бок и с усилием заснул.

23