Баллада о драконе

– У меня было искушение провести этот разговор в более живописной обстановке. Ну, знаешь, цепи на стенах, пылающий горн и дяденька в красном колпаке, с набором блестящих инструментов. Там бы ты рассказал многое. Там все поют как соловьи, а баллады сочиняют махом. К счастью меня твои тайны совершенно не интересуют. Пока. Учти, один необдуманный поступок может переменить все.

– Я понимаю.

– Замечательно. А теперь топай отсюда.

Чувствуя невыразимое облегчение, Лютик встал со стула и двинулся к двери. Он даже успел сделать два шага, но тут природное любопытство одержало верх, и, обернувшись, поэт спросил:

– А как же война?

– О чем ты? – поинтересовался мэр.

– Ну, война. Если дракону может навредить один профи, как его можно использовать на поле боя?

Мэр пожал плечами.

– На войне дракон сжигает огнем с неба, наносит массовый удар. Главное, его присутствие вселяет в солдат уверенность в непобедимости. Уверенность на поле боя – дорогого стоит. А насчет профессиональных истребителей чудовищ… Ни один из них на поле боя не сможет даже близко к ящеру подойти. За этим следят строго. Понял?

– Да,

– Умный мальчик. Кстати, некоему слишком ретивому лакею мои люди намекнут, что мешать творчеству известного рифмоплета не рекомендуется. Если надумает еще раз пустить в ход какую-нибудь конечность, очень быстро ее и лишится. А теперь – уходи, не мешай занятому человеку.

6

Пыли в архиве оказалось более чем достаточно. Нашелся там и хранитель, до невозможности пропахший луком старичок. Провожая Лютика к выходу, он бормотал:

– Похвально, когда молодежь интересуется историей. Очень похвально.

– Редко подобных мне видишь? – нахально улыбаясь, поинтересовался поэт.

– Очень. Ты достойный молодой человек. Глядишь, настолько заинтересуешься, что и сам станешь архивариусом. Платят хоть и мало, но зато – почет и уважение. Со мной даже стражники здороваются, случается. Я – служивый человек, у города на содержании, как и они. Смекаешь?

– Заманчиво, конечно, – ответил Лютик.

– После моей смерти место это освободится. Подожди лет десять, и будешь жить – как сыр в масле кататься.

– Подожду.

Лютик толкнул толстую, обитую железными полосами дверь, и она со скрипом распахнулась. Архивариус еще что-то бубнил в спину, но поэт его уже не слушал. Он вышел из башни архива, и его от свежего воздуха аж замутило. Привалившись к стене, он прикрыл глаза, поскольку их слепило солнце. И все не проходило ощущение, будто к пальцем его пристала покрывавшие ломкие страницы смесь из плесени, грязи и свечного сала. Хотелось немедленно вымыть руки.

Немного погодя полегчало. Поэт протер глаза, огляделся и двинулся прочь. Шагая кривым, поросшим крапивой переулочком, он думал о сведеньях, которые обнаружил более чем за половину дня кропотливой работы. Пригодятся ли они ему? Вот в чем вопрос.

Впереди, уже совсем недалеко, шумела толпа, кричали торговки, кто-то свистел, хохотал, распевал песни. Там была базарная площадь. А здесь, в переулке, царили тишина и покой. Здесь все, казалось, замерло, словно архивная башня обладала свойством притормаживать время на прилегающем к ней пространстве.

Мысль показалась ему настолько безумной, что он невольно улыбнулся. Подумал даже, что есть еще у него порох в пороховницах. А значит, и баллада никуда не денется, получится достойной.

Переулок петлял. В очередной раз свернув за угол, Лютик резко остановился. Он даже подался назад, намереваясь пуститься наутек, да не успел. Три дюжих наемника подскочили к нему и, прижав к забору, взяли в полукруг.

– Что, стихоплет, жизни радуешься? – ухмыляясь, спросил один из них.

Отсутствие передних зубов делало его ухмылку отвратительной. Другой наемник, заросший до глаз длинной клочковатой бородой, сорвал с плеча поэта висевшую на ремешке лютню и небрежно отшвырнул прочь. Третий, с блеклым, совершенно неприметным лицом, оглянулся на стоявшего неподалеку человека в обильно украшенной золотом ливрее, спросил:

– Начинать?

– Сначала скажу ему пару слов. Ласковых.

Лакей неспешно, глядел со скукой. К чему эмоции? Птичка уже попалась.

– Это для меня лишь работа, не более, – сообщил он, остановившись в паре шагов от Лютика. – Случалось делать и более грязную.

– Представляю, – с презрением сказал поэт.

– Не представляешь, – возразил лакей. – И в этом твое счастье.

– Мэру твоя работа не понравится. А он мэр вольного города…

– Меня предупредили, – сообщил лакей. – И я внял. Приучен. Поэтому сейчас я тебя и пальцем не трону. Все сделают некие незнакомцы. А поскольку их трое, то я всего лишь не стал тебя спасать. Побоялся. Какие у меня шансы против таких молодцов? Не правда ли, ребята?

– Так и есть, – буркнул бородач.

– Начинать? – вновь спросил неприметный.

– Да подожди, – сказал лакей. – Мы не договорили. Ну, еще разок чирикнешь? Не бойся, калечить тебя не будут. Так, бока намнут, чтобы ума добавить.

– Ума? – спросил Лютик. – Это о чем ты?

– Да о том, что пора бы тебе образумиться, – лицо лакея скривилось, словно он лимон попробовал. – Перестать шалопайничать, прекратить досаждать серьезным людям.