Баллада об ушедших на задание. Дот

Тут подоспел момент, когда у Ромки должен был опустеть магазин «шмайссера». Это был уже второй магазин. Первый он и опустошил быстро, й заменил как-то сразу: немцы не успели оправиться он растерянности; интервал почти не отразился на ритме боя. Другое дело теперь. Теперь немцы ждали именно этих неумолимо приближающихся секунд. Их секунд. Чтобы можно было поднять голову, спокойно прицелиться - и увидеть, как твой пуля сбила с мотоцикла этого нахального парня. И Ромка знал, что они ожидают и дождутся, и убьют его сейчас, и ничего не мог придумать во спасение, потому что время, когда было возможно перебраться за пулемет, он упустил, а теперь уже не позволят. Не дадут… И очереди его поневоле беднели, и каждая следующая чуть мешкала по сравнению с предыдущей, и что-то неуверенное в них появилось, и росло, росло…

Тимофей видел все это. Знал: надо вскочить и добежать до пулемета, прежде чем истощится магазин. Надо!… Он попытался оттолкнуться от земли, но даже напрячь руки не смог. Вдруг оказалось, что сил нет. Ушла куда-то вся сила. Организм опять предал его: предохранительный клапан в системе самосохранения выпустил из него всю силу, как пар, и он лежал, огромный и беспомощный, умирил от стыда и не знал, как одолеть этот страх, который был не в душе, не в мозгу - это его тело не хотело умирать и боролось с его умом, и душой, и волей. И как только Тимофей понял, что душа и воля ему верны, он уже знал, что покорит тело, заставит его подчиниться. Только для этого нужно время. Совсем-совсем немножко…

Беспомощно клацнул затвор - кончились Ромкины патроны…

- Красноармеец Залогин - к пулемету! - приказал Тимофей.

- Есть!

Залогин на четвереньках кинулся к коляске.

Страшных, примой и окостеневший, не сводя взгляда с шевелящихся дул карабинов, на ощупь тыкал новый магазин, но обе кисти у него были забинтованы: и ладони, и каждый палец в отдельности, и он не поподал гнезда. Он тыкал магазин, но не попадал скобкой в гнездо, и не смел опустить взгляда на автомат, потому что отверстия в наведенных стволах гипнотизировали его, и он все тыкал магазином и смотрел, когда же плеснут из этих черных дырочек белые огоньки.

- Падай!…

Ромка опередил выстрелы на миг. Он рухнул на землю, потом сел и уже не смотрел по сторонам, занимался только автоматам. А рядом с ним щедро, заливисто и четко бил пулемет. Сперва по конвоирам, потом - по набегающей цепи.

И вдруг, словно он был и в самом деле громче винтовок и пулеметов, над выгоном раздался уверенный, привычно-командный голос:

- Батальоооон!…

Комбат стоял открыто, свободно; в левой руке штыковая лопата, правая выразительно зажата в кулак. Он сделал паузу как раз такую, что его увидели все, и, когда он понял, что его видят все, резко выкинул кулак в направлении автоматчиков.

- В атаааакууу! Ура!

- А-а-а-а!… - взметнулось над полем.

Это был не крик - это был стон. В нем сплелись и ненависть, и отчаяние, и торжество, и уверенность, и счастье.

Сотни людей разом бросились вперед что было мочи. Охрану забили, зарубили, не задерживаясь, походя, между делом. Но главное - автоматчиков захватили Врасплох, Те опомниться не успели, а красноармейцы уже рядом: до них семьдесят-шестьдесят-пятьдесят метров. И как их много, господи!… Немецкая цепь, еще несколько секунд назад уверенная и неудержимая, попятилась, попятилась - и сыпанула кто куда. Правда, несколько автоматчиков не побежали, они били с пояса в лицо красноармейской ревущей стене; свинец пробивал в ней бреши, но они заливались новыми людьми, рвущимися навстречу пулям, и это было страшней всего. Автоматчиков изрубили. Кто-то поджег бронетранспортер. Он так и не успел повлиять на судьбу боя: сначала молчал, опасаясь побить своих, а потом удрать не дали - изорвали пулями скаты. Сожгли его сгоряча и, пожалуй, напрасно: он еще мог пригодиться. В роще, собственно, боя уже не было. Немцы отступали в стороны, пропуская превосходящие силы красных. С оружием у красноармейцев было все еще плохо: винтовку или автомат имел в лучшем случае один из десяти, но численно они в несколько раз превосходили аэродромную команду, и атакующий порыв умножал их силы.

Всего этого Тимофей не видел. Он поднялся в атаку вместе с остальными, пробежал немного и рухнул: ноги подворачивались, слабость обволакивала туманом. Он собрался с силами, весь напрягся, но встать не смог. Только глаза открыл - лишь на это его и хватило.

Он увидел, что сидит, привалясь спиною к мотоциклетной коляске. Рядом стучало железо, кто-то разговаривал. Но ведь я бежал в противоположную от мотоцикла сторону… уверенно вспомнил Тимофей. Я бежал со всеми… как же так вышло…