Что он трогал? Бран опустил взгляд на нее, сосредоточил магию на чувствах. Он ощущал шершавую шерсть ее платья под пальцами. Слышал хрип ее дыхания. Тепло проникало от нее в его ладонь, и все это казалось живым.
Он прищурился.
— Ты не тут, да?
Тлахтга посмотрела на него, хмурясь.
— Я тут. Иначе я бы с тобой не говорила, Король-ворон.
— Ты не жива, — он не спрашивал. Он уже знал, что она скажет.
— Я уже какое-то время такая. Я умерла в день, когда родились мои сыновья, но я же не могла их бросить? Они были большими детьми. В отличие от легенд, я не умерла от разбитого сердца, — она указала большим пальцем за плечо на Камму. — Я умерла, потому что этот рассек меня как бревно. Мне никто не мог тут помочь, и я не могла зашить себя. Дотянуться между ног с иглой, пытаясь успокоить троих детей, было невозможно.
Бран не хотел это представлять. Кривясь, он медленно отпустил ее руку, убедившись, что она может стоять сама.
— Не призрак? Я еще не встречал духа, которого мог касаться.
— Не совсем. Знания друидов сильно отличаются от твоих, — она указала вокруг них руками. — Все, что ты тут видишь, — часть меня, как и сама земля.
— Ах.
Теперь он понял, хотя ему не нравилось. Он поймал край ее платья, осторожно отодвинул рукав и увидел землю в нем.
Она была мертва. Земля подражала форме человека, наполнила труп и дала ему жить, словно он не попал к червям. Он еще не видел такой магии, ведь обычно ее исполняли только некроманты, но это заклинание впечатляло.
Он склонил голову.
— Голем?
— Не так просто. Под моим языком нет слов божества, — она указала на огонь. — Я — гора, а гора — это я. Матушка-земля дала мне еще шанс пожить, продолжить работу. И она позволила моим сыновьям жить, а не умереть на горе без меня.
Камма фыркнул.
— И она никогда не давала нам забыть это.
— Тихо.
Еще свет вспыхнул в голове Брана. Он склонил голову, уважение к старушке наполняло его до краев.
— Самайн. Он празднуется на этой горе в мире людей, хотя там это не больше холма. Их жертвы каждый год и сам фестиваль питают тебя, да?
Она смотрела в его глаза, и магия расцвела в ее взгляде.
— Ты так много видишь, Король-ворон.
Он поднял руки.
— Я не хочу мешать тебе. Я вижу божество. Ты сделала себя куда большим, чем друид, госпожа, и это я уважаю.
— Только Неблагим может понравиться женщина, ставшая божеством, — Тлахтга цокнула языком. — Никто другой не обрадовался бы.
— И многие потеряли бы хорошую женщину из-за этого. Если я правильно помню из своего времени в мире людей, ты помогла деревне процветать среди остальных вокруг нее, — Бран коснулся своего лба. — Ты сделала добра больше, чем зла, друидесса. Я это вижу.
Тлахтга смотрела на огонь, и он знал, что пробил ее защиту. Она боялась, что кто-то заберет ее магию. Что кто-то попытается остановить ее, потому что Туата де Дананн предпочитали оставаться единственными божествами, о которых знали люди.
Но он видел, что не было ничего плохого в друидессе, ставшей таким божеством. Она была привязана к земле, не могла унести магию куда-то еще, не став горкой земли, что ее наполняла.
Пусть живет спокойно. Она никому не вредила.
Он тоже стал смотреть на огонь, а потом сказал:
— Если найдешь мою королеву, Тлахтга, я предложу тебе всю защиту Подхолмья, какая нужна. Бывают поступки хуже, чем помочь защитить маленькую богиню, что приглядывает за деревней, которой помогла когда-то давно.
Ее удивление было осязаемым.
— Благодарю, Король-ворон.
— Рад помочь.
Тлахтга махнула ладонью над огнем. Он не видел ее магию, в отличие от других фейри. Не было ярких огней, вспышки силы. Даже огонь остался прежним, только теперь в нем появились картинки.
Подхолмье. Он видел его сверху, словно летел над замком на обсидиановых крыльях. Король-ворон, часть него, древняя магия, что желала смерти и разрушений, подняла голову в его душе. Это было не просто королевство Брана, это было королевство сотни Королей-воронов, которые хотели просто ощущать власть.
Он расправил плечи и подавил магию в себе. Она не поднимет свою уродливую голову, пока Тлахтга пыталась ему помочь. Сейчас древняя сила будет слушаться его.
Картинки двигались все быстрее, пока Подхолмье не стало размытым пятном, на котором он не мог сосредоточиться.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Пытаюсь ее найти. Мертвым это сделать довольно просто. Я могу ухватиться за кусочек твоей души, что она носит с собой.
— Моей души? — он потер рукой по груди, по шраму-звездочке от ее проклятия. — Можно и так сказать.
— Я не о твоем проклятии, — она рассмеялась. — Это не связано с ее властью над тобой. Я говорю о вашей любви и верности. Ты думаешь о ней, а она — о тебе. Это странно, но вы никогда не покидаете мысли друг друга, что бы ни происходило.
От того, как легко она его читала, ему стало не по себе. Бран всегда гордился тем, что был независимым. Он не нуждался в ком-то рядом. Он шел в мир один, и никто не спрашивал его о его поступках.
Теперь он нашел ее, и весь его мир перевернулся. Он хотел быть рядом с ней. Он хотел испытать мир ее глазами, понять, что она делала, показать ее всем.
Хоть ей порой было неуютно.