Баллады снова солгут

Никто из Пасынков Луны не испытал по этому поводу ни радости, ни горя.

Я вернула лук на плечо. Кажется, Ганглери говорил, что эльфийской магии нипочём и более сильные щиты, чем его небольшой подарок; теперь я своими глазами видела, на что она способна. Неудивительно, что Тунглид Рэтур так жаждет проникнуть в Царство: сколько ещё подобных секретов оно может хранить под тяжестью своего мёртвого неба?

«Пора».

Крепость была уже совсем близко, и болезненный огонь лунных лоз на её стенах вызывал предчувствие беды. Сильней всего их мерцание становилось у разбитой арки, открывающей путь ко входу. Близ неё туман будто терял часть своей силы; от зрелища, которое он открыл, внутри меня что-то треснуло и разбилось с явственно различимым хрустальным звоном.

Знакомая фигура Ганглери замерла у самого подножия лестницы, покрытая не то льдом, не то камнем. Старый маг стремился вперёд всем телом, желая удержать кого-то от непоправимой ошибки; приблизившись, я увидела его лицо.

Ни страха, ни скорби; одна лишь надежда. Обрёл ли ты покой, оступившийся целитель? Что означает твоя неподвижность — отмену приговора или ещё более мучительное заточение?

Смогу ли я когда-нибудь это узнать?..

Пасынки Луны поднимаются по лестнице; вход в крепость зияет чёрной пустотой, непроницаемой даже для нашего общего взора. На площадке перед ним мы останавливаемся. Она достаточно велика, чтобы вместить двадцать четыре тени и одну живую душу. Я стою ближе всех ко входу; на мои плечи ложатся воздушные ладони друзей.

«Ты — то, что связывает нас с миром солнца. Без тебя нам не справиться, но ты будешь страдать, Эльн».

«Наплевать».

«Всё равно… прости нас».

Я чувствую, как вверх по хребту рвётся огонь, а мои рёбра раскрываются, будто створки врат, впуская в себя одну тень за другой. Жгучее серебро поглощает мой зыбкий мир.

Несколько мгновений в жестоком свете боли — и меня больше нет.

Эпилог

Как же спина трещит, мрак бы её побрал. Однако, здорово меня о скалу-то приложило. И мороз кусает так, что пальцы отнимаются…

Тошнотворная зелень грызёт колонны и дерётся с серебряными нитями странной магии, отрезавшей меня от Мастерской. Снег усеян осколками узорчатого камня.

Как же я устал.

Чуть поодаль лежит мой нож, случайно вывалившийся из ножен, но у меня нет сил дойти до него и забрать. Да я и не понимаю, на что он мне сдался. Всё равно я бесполезен, что тряпичная кукла. Я могу только сидеть и смотреть, смотреть в этот дикий свет, пока он не выжжет мне глаза… А что, я бы не горевал. Хоть какой-то исход.

Трудно дышать. Лёд и ветер жгут мне лицо.

Она не останется там, нет, нет. Я лучше сойду с ума, надеясь, что она выйдет оттуда, чем поверю в то, что никогда больше её не увижу. А может быть, эта надежда убьёт меня раньше, чем я свихнусь — здесь так холодно, так холодно… Ох, мрак, кому я лгу.

Небо ненавидит меня. Оно каждый раз вырывает из моего сердца ровно столько мяса, чтобы несчастный барабан продолжал стучать, а потом позволяет ранам зажить, чтобы повторить пытку.

Только за сегодняшний день, будь он тысячу раз проклят, это случилось дважды. Два человека, каждому из которых я обязан жизнью, ушли в ядовитую зелень, и я не могу им помочь.

Туман беснуется над скалами, лучи впиваются в чёрный небосвод… Клянусь, я бы перегрыз себе вены прямо здесь, если б это не имело такой отчётливый вкус предательства по отношению к тем двоим.

Ох, кажется, ветер меняется…

Узорчатые черепки, разбросанные вокруг, неожиданно вспыхивают и начинают подниматься вверх, точно это не камни, а лёгкие лепестки. Кинжальные всполохи, гуляющие над туманом, вдруг становятся ярче, направляют свои острия к единственной видимой башне, скрещиваются над ней…

Почти не моргая, я смотрю, как на зеленеющем шпиле распускается огромный серебристый цветок. Небо стонет, раскалывается, и то, что должно было быть полднем, становится полночью, выпуская в мир обезумевшую луну.

Алмазная стрела ночного светила бьёт точно в сердце цветка, и за пару ударов сердца выжигает из воздуха всю смертельную зелень, заполняя пространство белым огнём. Окончательно сбрендившие горы ревут так, что я зажимаю уши; меня сбрасывает с камня прямо в колючий снег, и я чувствую, как дрожит под ним испуганная земля. Мрак в небе стремительно выцветает, но у меня больше нет сил смотреть, и я прячу лицо.

…Когда у меня, наконец, достаёт духу отнять руки от глаз, вокруг царит свинцовый зимний день. За выстоявшими колоннами — пустота и слабое мерцание снега на отдалённых пиках.

Меня трясёт, но я поднимаюсь, и ноги сами несут меня обратно в Мастерскую. Барьера, отбросившего меня прочь, больше нет; я преодолеваю рубеж одним прыжком и оказываюсь в разгромленной эльфийской долине. Тысячелетний дух, обитавший здесь, ушёл навсегда, и руины, которые всего несколько дней назад завораживали своей непонятной жизнью, теперь выглядят не лучше разложившихся трупов.

Я мчусь среди них и пытаюсь кричать, хотя способен только хрипеть. Мои движения оставляют в воздухе странный инеистый след, но надежда кусает меня за пятки и не даёт остановиться.