Баловни судьбы

Нежелательные элементы! Это, разумеется, мы! Нежелательные элементы. Вот как они относятся к молодежи. Мы для них нежелательные элементы! Куда ни повернись, всюду косые взгляды, потому что они, видите ли, считают, что от такого, как ты, надо ждать какого-нибудь художества.

Патрульная машина медленно катит по дороге Вейтвета. Легавый внимательно следит, как мы идем из кафе; только что за нами, да и за всеми другими, кто сидел там до последнего, опустилась стальная решетка. Он глядит на нас, мы на него. Я заглядываю в машину, лицо одного из легавых кажется мне знакомым, но только на секунду, нет, это не он, не Анкер Юл Кристофферсен.

— Задавили забастовку, теперь у них есть время снова заняться нами, — говорит Эудун.

— Понятно. — Лайла задумчиво прикусила нижнюю губу. — Слушай, Юнни, вы с Калле в прошлом году случайно не на этой машине спустили шины?

— Не диво, что они так пялятся на нас, — смеется Юнни. — Нет, по-моему, не на этой. Но на такой же, — прибавляет он, ухмыляясь.

Мы стоим и болтаем, прежде чем разойтись по домам. Здорово мы тогда накололи легавых. Только один разок нам и удалось так их наколоть. Однажды вейтветские ребята собрались перед торговым центром и завели толковище с легавыми. Чего вы сюда приехали? Чего вы нас отовсюду гоните? Чего вечно следите за нами? Почему мы не имеем права здесь находиться? А где можно? И пока мы так толковали, Калле и Юнни потихоньку подползли и спустили шины на патрульной машине. Вот они озверели, когда это обнаружилось! Через несколько минут подъехали еще четыре машины, вызванные по радио. Кое-кого из ребят забрали. Но только не Калле и Юнни. Их никто но продал. Ни одна душа!

Мы смеемся над этой историей. Хлынувший дождь загоняет людей в дома, но мы не обращаем на него внимания, высовываем языки и лижем легкую влагу. Я вспоминаю, что о Калле прошел один слух, уже после того, как его убили. Не знаю, откуда он взялся, кто его пустил и сколько в нем правды.

— Анне-Грете, — спрашиваю я, — может, ты знаешь, было это на самом деле или нет? Говорят, Калле однажды появился перед кассиршей в торговом центре с нейлоновым чулком на морде. Будто он натянул этот чулок, пока стоял в очереди. Кассирша, не говоря ни слова, выбила ему все, что нужно, и никто в очереди даже не обратил на это внимания. Не знаешь, было такое или нет?

Анне-Грете отбрасывает вьющиеся волосы и смеется.

— Не знаю. Я тоже слышала эту историю, только, наверно, это все сплетни.

— Я знаю про этот нейлоновый чулок, — говорит Лайла. — Только это было еще в школе. Он в коридоре надел на лицо нейлоновый чулок, когда его вызвали к завучу.

— Нейлоновый чулок! — Эудун хохочет. — Это здорово! По-моему, они на нас на всех так смотрят. Смотрят и не видят. Какие там у нас лица. В упор не видят!

— Дайте срок! — смеется Анне-Грете. — Так ты, кажется, всегда говоришь? Дайте только срок!

— Они нас дерьмом считают, — говорю я. — Но мы им еще покажем. Пусть не думают, что убийство Калле сойдет им с рук! Дайте срок!

— Придет день, — Юнни смеется и поддает ногой по мать-мачехе, пробившейся сквозь асфальт, — когда мы с ними рассчитаемся!

Дождь усиливается, улица почти пуста. На стене метро блестит мокрый, недавно приклеенный плакат. По водосточному желобу несется пенистый поток и исчезает в люке канализации. Асфальт даже скрипит под шинами. Дождь отмыл грязные бледно-серые фасады Вейтвета. Деревья тянутся к дождю, листья трепещут под ударами капель. И где-то внизу, за железнодорожным полотном, за пакгаузами и шоссе, за фабричными цехами, свалкой и товарными складами, среди глиняных карьеров, заросших ольхой, и диких лугов течет Алнаэльва, и вода в ней все прибывает. Серая, глинистая, непокорная, течет она там внизу, полноводная и невидимая отсюда. Длинный тяжелый товарняк, извиваясь, ползет от Алнабру. Прищурившись, я гляжу, вниз, в долину, и вспоминаю ту музыку в «ситроене» и Калле.

And I try

And I try

And I try

And I try

— Рейнерт, — шепчет он.

Теперь я слышу его голос совершенно отчетливо.

— Рейнерт! Продолжайте по-прежнему. Помнишь, как мы договорились? Идет?

— О чем речь! — отвечаю я вполголоса.

Ребята вытирают мокрые лица и удивленно глядят на меня. И я говорю уже громче:

— О чем речь! Как договорились!

В ту же ночь голос Калле возвращается и во сне. Такой же, как всегда. Грубый, хрипловатый, чуть каркающий голос, который становился и нежным, и мягким, когда Калле переходил на шепот, или громким и оглушительным, если он волновался.

Мне снится, что рабочие Бойни объявили забастовку и Калле с нами. Он с нами, он работает на Бойне с Эудуном и со мной. И стоит вместе со всеми. Во сне.

Это неправда, будто я ни черта не смыслю в забастовках. Конечно, смыслю, и не меньше, чем ты: надо стоять друг за друга — всем за одного, одному за всех. Я так это понимаю. В одиночку ты нуль, со всеми вместе — сила.