Бальтазар

Я никак не мог взять в толк, что дурного было в желании Абдула освоить всю науку, которую мог ему преподать сей, так сказать, маэстро редуцирования. И вдруг понял, стоило лишь Скоби промолвить: «Дело даже не в мальчике — пусть делают с ним что хотят. Я, старина, беспокоюсь о девчонке. Стоит мне подумать — а они ведь и ее тоже могут изувечить, — и у меня просто мороз по коже. Я ведь англичанин, старина, ты поймешь мои чувства. Я не позволю ». Последние слова он буквально прорычал и, упав без сил обратно на подушку, добавил: «Более того, я так и заявил Абдулу, притом недвусмысленно. „Только тронь девочку, только пальцем до нее дотронься, — я ему сказал, — и я тебя упеку за решетку, я не я буду, ежели не упеку“. Но конечно же, старина, у меня просто сердце рвется на части, знаешь, мы были такими друзьями, но этот черномазый дурачок просто не способен ничего понять. Не сечет, и все тут. Он думает, я спятил! — Скоби тяжело вздохнул, дважды. — Это была самая крепкая дружба в моей долгой жизни, если не считать Баджи, конечно, — и я не преувеличиваю, старина. Правда-правда. А теперь они не знают, что и думать. Где им понять, что чувствует англичанин. А мне не хотелось бы использовать Преимущества Моего Положения». О чем бы это, подумал я. Он сразу и объяснил — о чем. «Вот только в прошлом месяце мы взяли Абдель Латифа и впаяли ему шесть месяцев за нечистые бритвы. Он сифилис разносил, старина. Мне пришлось его посадить, хоть он мне и друг. Долг есть долг. Я ему сто раз говорил — кунай бритвы, кунай бритвы. Как об стенку горох. Никакого чувства дезинфекции у этих черномазых, старина. Знаешь, у них есть такое кровоостанавливающее, они им кровь останавливают, если кого порежут при бритье, — так вот, при обрезании они им же и пользуются. Сосуды сужает. Это они считают более современным, чем старую смесь из черного пороха с лимонным соком. Бр-р. Никакого понятия о дезинфекции. У меня просто в голове не укладывается, как они все до сих пор не передохли от таких вот вещей, просто в голове не укладывается. Но они здорово перепугались, когда мы повязали Абдель Латифа, и Абдул это принял близко к сердцу. Видел бы ты, как он на меня смотрел, когда я его чихвостил. Взвешивал мои слова, вроде того».

Однако хорошее общество всегда действовало на Скоби успокаивающе, разгоняло, так сказать, призраков по углам: и вот, совсем немного времени спустя он перешел, как обычно, пусть к сбивчивому, но зато весьма живому рассказу о жизни и подвигах Тоби Маннериига. «Не кто иной, как Тоби, привел меня к Священному Писанию, старина, и вот вчера я как раз заглянул в Книгу, и знаешь, что я там обнаружил? У них там вопрос обрезания тоже стоял очень остро. Знаешь, да? Амаликиты — так они вообще обрезки эти собирали, ироде как у нас марки. Забавно, да? — Он вдруг как-то на всхрапе хохотнул, совсем как лягушка-бык. — Вот ребята были что надо, это я понимаю. У них, наверно, свои перекупщики были, разные там наборы, специальные магазины, а? С перфорацией — дороже!» Тут в комнату вошла Мелисса, и лицо его окаменело. «Ну да, — сказал он, все еще подпрыгивая на месте от возбуждения, — смех так и рвался из него наружу. — Я как раз сегодня и собирался написать Баджи, пересказать ему все новости». Баджи был его старый друг. «Он в Хоршеме обитает, старина, производит земляные сортиры. Кучу денег на них зашибает наш старина Баджи. Он ФРЗС. Я не очень-то понял, что это значит, но так у него на бумаге для писем стоит. Чарльз Донахью Баджон ФРЗС. Я ему каждую неделю пишу. Пунктуально. Всегда так делал, и всегда так делать буду. Непоколебимый и верный, вот я какой. Никогда не предам друга».

Именно Баджи, думается мне, адресовано было то неоконченное письмо, которое нашли у него в комнате после его кончины, и гласило оно:

«Добрый старый друг, мне кажется, весь мир ополчился против меня с тех пор, как я последний раз тебе писал. Мне придется…»