Бальтазар Косса

Симон де Монфор был убит в 1218-м году в Тулузе, но истребительная война продолжалась еще четверть века, и только в 1244-м году пал замок Монсегюр – последняя твердыня катаров. Однако накануне сдачи было скрыто священное богатство катаров, тайно вынесенное братьями, спустившимися со скалы, и скрытое в пещерах Разеса. Это тайное сокровище известно нам, рыцарям общины Сиона, и оно сохраняется нерушимо из рода в род. Это сокровище не сумели уничтожить войска Симона де Монфора. Оно осталось нерушимо и после разгрома тамплиеров королем Франции, Филиппом Красивым.

– Рыцари Храма поторопились! – вздохнув, добавил монах. – Только в самом конце второго тысячелетия должно наступить всемирное торжество Сиона.

Годфруа Бульонский через тысячу лет после Христа стал королем Иерусалима, и еще тысяча лет нужна для того, чтобы Меровинги вновь взошли на престол королей Франции, объединили Европу, а за ней и весь христианский мир, покончили с войнами, слили воедино враждующие религии и создали вечное государство королей-священников!

Да, рыцари Храма были наказаны, но проклятие Жака де Моле сбывается! Папа и Филипп Красивый погибли в тот же год, а безумие Карла VI лишь начало воплощения этого рокового проклятия!

– Но что я могу, – решился Косса вновь высказать свои сомнения, – теперь, когда со схизмой покончено и римский престол укреплен?

– Ничто еще не покончено и не укреплено! – возразил рыцарь-монах. – Выйдя отсюда и возвратив себе сан… – Монах, не докончив, приложил палец к губам, ибо снаружи вновь приблизились тяжелые шаги надсмотрщика.

– Когда же это произойдет? – сдерживая голос, выдохнул Косса, с надеждой вперяя очи в сумеречное лицо духовника. Но тот лишь вымолвил кратко: «Жди!» – и вновь забормотал латинские слова, разрешающие от грехов, одновременно опуская капюшон на голову и сугорбя плечи, словно бы делаясь меньше и ниже ростом.

Загремели затворы дверей.

– Amen! – сказал гость, окончательно закрывая лицо, и удалился, оставив Коссу в смуте мыслей и чувств, встревоженного, недоумевающего, не понявшего толком ничего, ни каких благ ожидает от него тайное братство Сиона, ни почему и для кого столь важна кровь угасшей династии Меровингов, ни на чем покоятся планы этого тайного и вряд ли многочисленного братства, надеющегося, меж тем, со временем подчинить себе весь мир?

Име он, в очередной ее приход, не сказал ничего. Рассеянно выслушал ее отчет о хлопотах Медичи, о мнимых намерениях нового папы, Мартина V, Оддоне Колонны… (Има почему-то была уверена, что Колонна не замедлит вытащить Коссу из затвора, не беря в счет ни волю Сигизмунда, ни козни его прежних врагов.) Только с глухим удовлетворением узнал от нее о гибели Забареллы и затем, невдолге, о смерти Дитриха фон Нима, успевшего-таки перед смертью окончить свои записки, где на Коссу были обрушены самые ядовитые хулы.

По настоянию Имы ему была принесена тяжелая меховая немецкая шуба, кутаясь в которую Косса наконец-то переставал дрожать, пук свечей, Библия и кое-какие творения отцов церкви, чтение которых спасало его от беспросветного отчаяния, когда мерк свет и смерть казалась единым и желанным выходом из этой нескончаемо длящейся муки безмолвия и тоскливой бездеятельности, угнетавшей Коссу больше всего.

Он пробовал сочинять стихи, мысленно пускался в диспуты с давно опочившими праведниками, представлял себе, смежая глаза, ту жизнь прежнего Рима, Рима на излете славы, громадного города III–V веков, постепенно становящегося христианским, с законами, властью, префектом, императором, патрициями и епископом, власть которого постепенно росла и росла, со строящимися христианскими базиликами, рядом с которыми все еще продолжались гладиаторские бои и травля зверей. Жизнь, участники которой в каждый миг не ведали, что их ожидает впереди, и не чуяли, что живут накануне гибели» что вот-вот нахлынут варварские орды, которых некому будет остановить, и заглохнут школы риторов, опустеют палестры и цирки, окончится все, а настанет… Он вспоминал рассказы о республике Сан-Марино и понимал теперь – очень понимал! – тех людей, почуявших начало конца и удалившихся от обреченного мира, дабы на тысячу лет продолжить свою незаметную, скрытую и удаленную ото всех трудовую жизнь на клочках земли по склонам недоступной ничьим набегам горы. Горы, подаренной давно истлевшему каменотесу давно опочившей римской матроной… Но, значит, есть что-то, что может быть признано вечным в горестной жизни сей? А интересно, еще через пять – шесть веков эти горные жители по-прежнему будут жить там, у себя, на горе, и по-прежнему будут независимы от чужой власти?