Бальтазар Косса

Так или иначе, но папское войско заняло Болонью, Модену, Имолу, Фаэнцу, Реджо и Парму, и 25 августа 1403-го года Болонья, Перуджа и Ассизи – самые богатые приходы папской области – оказались в подчинении папского легата, кардинала Бальтазара Коссы. И, добавим, Бонифаций IX мог не беспокоиться, что его помощник изменит и сядет на захваченных городах новоявленным местным тираном. Косса не изменял. Ни Урбану VI, ни Бонифацию IX. Ни женщинам, которых всегда награждал и «устраивал», когда это диктовалось обстоятельствами. Впрочем, и измен себе не прощал тоже, как не простил когда-то Монне Оретте попытку его убить.

В сентябре в Болонье был обнаружен заговор. Бальтазар схватил руководителей и сам рубил им головы. Чекко да Сан-Северино, кондотьер, служивший Коссе, неточно выполнил его приказание и был обезглавлен.

Был убит бывший правитель Фаэнцы Астер Манфредди, попытавшийся вновь занять отобранный у него город.

Все это происходило еще за столетие до Маккиавелли, до написания его знаменитого трактата «Князь», так или иначе прославившего имя своего создателя, хотя многое, ежели не все, сказанное Никколо Маккиавелли, Косса мог бы произнести задолго до него. В конце концов, для чего же иного, как не для объединения Италии, совершал он свои блестящие походы, увеличивая к югу и северу область, подчиненную его ставленнику и другу Томачелли-Бонифацию IX?

Имя кардинала Коссы, пишет Парадисис, кое-кто произносил с ужасом, но Косса знал, что делает, и уверенно шел к цели, которая, как выяснилось позже, была недостижимой тогда и стала реальностью лишь спустя почти четыре столетия.

И он никогда не забывал своих сотоварищей. Ринери Гуинджи, студент, разделивший с ним некогда пиратскую судьбу, не был им брошен или задвинут в угол, как часто задвигают старых (и уже ненужных!) друзей, а стал, при постоянной поддержке Коссы, епископом Фано, и там, глядя в голубую даль Адриатики, мог достойно и богато продолжить и окончить свою, столь бурно и опасно начатую жизнь[18]. Гуиндаччо Буонаккорсо оставался «на подхвате», но он ни на что больше и не годился, как на то, чтобы быть исполнителем личных дел Бальтазара Коссы. И опять же, стареющего, теряющего силы пирата Бальтазар так и не бросил, до самого конца. А в Болонье Косса деятельно разыскивал старых друзей, кто еще остался в городе: Гоццадини, Малавольти да Канески, Изолани, Пополески приблизил к себе, одного из них, Изолани, впоследствии сделал кардиналом.

Когда, опять же, в Перудже он встретился со своей старой, еще неаполитанской, любовницей и ее дочерью (мать уверяла Коссу, что девушка – дочь Бальтазара), Косса (жил он и с той и с другой) все же, хоть и не совсем веря в свое отцовство, очень позаботился о будущем своей молоденькой любовницы, выдав ее замуж за состоятельного владельца аптеки, ученого перуджийского лекаря.

В Болонье он тоже, походя увидя на балконе мать с дочерью, сошелся с матерью, а еще через пять дней и с дочерью тоже. Такое сочетание, обостряющее чувственность, нравилось ему и прежде, и теперь. Ну, а о том, как оно там происходило – «молчат анналы». И хорошо, что молчат. Очень часто разврат начинается не с самого факта, а с огласки его, с «партсобрания», так сказать, где от согрешивших вымучивают прилюдную повесть об их интимных занятиях… Да, да, да!

Но когда отзвучали трубы и прекратился грабеж города, куда, прежде всего, направил стопы свои нащ распутник и блудодей? Здесь, в Болонье, была его молодость, здесь были старые возлюбленные его и друзей – постаревшие, конечно, ставшие приличными матронами с обвисшей грудью и раздавшимся задом, – нет, никого из них Косса даже не думал искать! Как и студенческих «дьяволов», давно окончивших курс и разлетевшихся по стране.

И отправился он один, безоружный (с одним лишь обязательным кинжалом на поясе), без охраны, даже и верного Гуиндаччо Буонаккорсо не захватив с собою, хоть и остерегал его одноглазый пират:

– В городе еще неспокойно, господин, могут убить!

– Неважно! Ты оставайся тоже! – отверг Бальтазар. – Я иду один!

Он был в простой кожаной куртке горожанина и в обычной круглой шапке, натягивающейся на голову. И в этом простом наряде странно казался и моложе, и стройнее.

Да, конечно, давно не мальчик, мужчина, сорок лет уже! И все-таки, сняв с себя кардинальскую мантию, он словно сбросил лишние годы. Он шел пешком и не торопился, оглядывал и узнавал постаревшие дома, а в знакомой улице остановился вовсе. Нет, не на свидание любви направлялся он! Да и сколько лет сейчас Име Давероне, той, прежней девочке с распахнутым взором глубоких бархатных глаз? Сорок? Около сорока? И как примет она его? И что он скажет ей? Но хотя бы поблагодарит Иму за то, давнее, спасение от тюрьмыи костра! Только посидит рядом, грустно следя, как постарела, как изменилась ее, когда-то любимая им плоть, проследит отяжелевший стан, жесткие морщины лица…

Почему же так сохнет во рту и так бешено бьется сердце, не бившееся так ни в сухопутном бою, ни в морской пучине, когда они не чаяли остаться в живых?