Балтийская сага

– Нет, кормят хорошо. – Вадим сел между Раей и Машей. – Спасибо, Райка. – Поднял бокал, наполненный красным вином. – Розалия Абрамовна, лучше всего у вас получились близнецы, – сказал он. – Поздравляю вас.

– Спасибо. – Розалия Абрамовна, чье крупное лицо с черными бровями домиком хранило печальное выражение с того далекого уже дня, когда профессора Виленского свалил паралич, улыбнулась. – Ты правильно сказал, Дима. Между прочим, я и к твоему появлению на свет имела некоторое отношение.

– Тут у тебя получилось гораздо хуже, чем с нами, – заявил Оська и опять залился смехом, похожим на лай.

Перед Машей он выпендривается, подумал Вадим. Парадный костюм нацепил. Может, для него и пригласила Райка свою подругу?

Он искоса посмотрел на Машу. Что тут скажешь, настоящая красотка, почти как Любовь Орлова. Только волосы темнее – два пышных русых крыла ниспадают на щеки, оставляя открытым треугольник белого лба. Маленький нос будто по линейке выточен. А губы!..

– Я в архивах копался, – сказал Вадим, – и нашел старинное стихотворение. Можно, я прочту?

Ты, крутовыйный Иосиф, искусно на скрипке играешь,
Длинным смычком из нее извлекаешь различные звуки,
Оными слух окружающих граждан желая насытить,
Дерзко пытаясь сравняться с самим Аполлоном великим,
Непревзойденным в игре на кифаре и в играх любовных.
Знай же, Иосиф, игрок крутовыйный, что счастье

Вовсе не в том, чтоб терзать терпеливые струны,

Длинным смычком беспрерывно по ним ударяя, —
Счастье не в том. Ну а в чем оно, собственно, счастье,
Определить не берусь. Но скажу тебе, друг мой,
Что себя ощущаю счастливым я в те лишь минуты,
Когда скрипка твоя громкозвучная вдруг умолкает.

Смех раздался за столом.

– Прямо новый Гомер, – смеялась Маша.

– Вадька, – закричал Оська, – склоняю перед тобой крутую выю! Райка, положи ему еще холодца!

– Слышала? – сказал ей Вадим. – А то ты сама ешь, а другим не даешь.

– Трепись! – сказала Райка, накладывая ему холодец на тарелку. – За тобой не поспеешь. Ты обжора. Жеривол и Курояд.

– Кто я? – не понял Вадим. А Маша, смеясь, пояснила:

– Раечка курсовую работу писала о Феофане Прокоповиче. У Феофана была комедия «Владимир», – он высмеивал жрецов-язычников, с которыми вел борьбу князь Владимир. Вот этих жрецов, обжор и развратников, Феофан так назвал: Курояд, то есть пожиратель кур, Жеривол…

– Пияр, – добавила Райка, – то есть выпивоха. Дело в том, что Феофан Прокопович был сторонником Петра и в своей комедии отразил борьбу Петра с реакционным духовенством…

Тут из радиоприемника – лакированного ящика, стоявшего на комоде, – раздался неторопливый державный звон кремлевских курантов. После двенадцатого удара грянул «Интернационал».

– Ну вот и сорок первый! – возгласил Оська. – Привет, сорок первый! С Новым годом!

– Как хочется, чтобы год был спокойный, – сказала Розалия Абрамовна. – Будьте здоровы и счастливы, мои дорогие.

Выпили вина за неведомый сорок первый. Оська завел патефон. Вступил чистый голос Шульженко: «Нет, не глаза твои я вспомню в час разлуки… Не голос твой услышу в тишине…»

– Всем танцевать! – объявил Оська и пригласил Машу.

«Я вспомню ласковые, трепетные руки, и о тебе они напомнят мне…»

Они хорошо танцевали. Оська, подобрав толстую нижнюю губу, держался прямо, голову вдохновенно откинул назад. Вот только был он ниже Маши почти на полголовы. А она, крупная, красивая, в облегающем синем платье с белым бантом на груди, кружилась, смеясь, под поднятой Оськиной рукой.

«Руки! Вы словно две большие птицы! Как вы летали, как оживляли все вокруг…»

– Пойдем. – Райка потянула Вадима танцевать. – Оторвись наконец от еды, Курояд.

«Руки! Как вы могли легко обвиться, и все печали снимали вдруг…» Девочку Раю, капризную и своенравную, Вадим помнил столько же, сколько помнил себя. Вот рядом, под подбородком, покачивается ее каштаново-кудрявая голова. Ее глаза, не то синие, не то темно-серые, то и дело меняют выражение – сердитое, ласковое, возмущенное, а то и вовсе отсутствующее, – странные глаза. Это она. Райка, привычная, как Оськина скрипка. И в то же время – уже не тарахтелка-толстушка, как в детстве. Талия, перетянутая серебристым поясом, уже, можно сказать, женская. На повороте Вадим, как бы невзначай, прижал к себе Райку, ощутив ее упругую грудь. Райка вскинула на него взгляд не то негодующий, не то вопрошающий. Она была другая, вот что…

– Ты наступил мне на туфли, – сказала она.

– Извини. Я же плохо танцую… А эта твоя Маша, – спросил он, – всегда смеется, да?