Балтийское небо

Они с Татаренко были свободны до вечера следующего дня и с утра поехали в город. Выйдя из трамвая, они долго бродили по мокрым улицам. Лунин молчал. Татаренко стал рассказывать ему о своей вчерашней встрече на пригородном аэродроме с летчиками-штурмовиками, теми самыми, которых они столько раз охраняли во время штурмовок. В стольких боях побывали они с ними вместе, а на земле ни разу не видались.

- Штурмовики меня сами разыскали, - рассказывал Татаренко. - Я стою, курю, вдруг слышу - кто-то сзади говорит: "Вот лунинец".

Лунин нахмурился.

- Мы рассохинцы, - сказал он.

- И рассохинцы и лунинцы. Все знают, что рассохинцы и лунинцы - одно и то же... Оборачиваюсь, смотрю, - майор и два капитана. Трясут мне руку, обхватили за плечи, бьют по спине. "Вот, - говорят, - кто нас столько раз выручал!" Это не про меня, конечно, а про всю нашу эскадрилью. Они каждого нашего летчика знают, сразу узнают в воздухе. Вот уж мы с ними поговорили, повспоминали...

Впереди виден был мост, ведущий на Васильевский остров.

- Куда мы идем? - вдруг спросил Татаренко.

Ему только сейчас пришло в голову, что Лунин ведет его куда-то.

Лунин тряхнул головой и посмотрел по сторонам. Он, кажется, сам забыл, куда собирался идти. Потом вдруг вспомнил:

- К Соне. Надо же где-нибудь подождать...

Татаренко остановился посреди тротуара:

- Не пойду.

- Почему?

- Ну, словом, не пойду.

- Да почему же?

- Она вовсе не желает меня видеть.

- Вы в этом уверены?

- Ясно, уверен.

Лунин внимательно посмотрел на Татаренко.

- Проводите меня, - сказал он решительно. - Я подымусь к ней, а вы подождете меня на дворе...

- У нее на дворе не хотелось бы, товарищ майор...

- Ну, на набережной против университета.

- Есть подождать на набережной!

Соня очень обрадовалась Лунину, поспешно повела его на кухню, усадила за кухонный стол, заваленный учебниками и тетрадками, и сразу же стала готовить ему чай.

Он подивился, как она повзрослела и похорошела за то время, что он ее не видел.

Заговорили они, конечно, прежде всего о Славе. Лунин похвалил Славу за то, что он неплохо учится, и сказал, что, если Слава и впредь будет так же любить самолеты, из него может выйти хороший инженер.

Он стал расспрашивать Соню, как она живет, и она охотно ему отвечала. Жизнь ее попрежнему делилась между работой и подготовкой к экзаменам. Попрежнему ей не хватало времени на занятия, а ведь до экзаменов осталось меньше полугода. Лунин видел, что экзамены действительно очень тревожат ее, - она даже менялась в лице, когда говорила о них.

Рассказывала она и о своей работе. Слушая ее и глядя на нее, Лунин думал о том, сколько уже повидали ее молодые глаза, сколько уже сделано ее девичьими, почти детскими руками...

О Татаренко она ничего не спросила. И Лунин осторожно заговорил о нем сам. Он как бы невзначай упомянул, что прилетел в Ленинград вместе с Татаренко. Глаза ее стали строгими, блеск в них потух. Она сразу перевела разговор на другое. Но по лицу ее Лунин безошибочно видел, что она взволнована. Она теперь сама заговорит, только нужно подождать. И он ждал.

И она заговорила. Но не о Татаренко, а о Хильде.

Так вон оно что! Лунин в глубине души усмехнулся.

Она сказала, что у них в эскадрилье ей очень понравилась Хильда. Правда, Хильда удивительно красива? Лунин этого не мог отрицать.

- Мы так к ней привыкли, что уже не замечаем ее красоты, - сказал он. - А надо признать, она на редкость красивая девушка. Как фарфоровая: голубые глаза, нежнорозовые щёки. Ноздри, губы, уши - всё словно выточено.

- Один только недостаток, - сказала Соня: - слишком неподвижное лицо. Я не могу понять, умна ли она.

Этот вопрос поставил Лунина в тупик. Никогда не задумывался он над тем, умна ли Хильда.

- Она умна сердцем, - сказал он, стараясь быть справедливым.

Он объяснил, что Хильда - девушка с глухого эстонского хутора, дочь батрачки, и всё образование ее - два класса сельской школы. Требовать от нее глубоких познаний нелепо, но в жизни она безошибочно чувствует, где правда. Она прошла весь боевой путь эскадрильи вместе с летчиками. В самые трудные времена она отлично делала свое маленькое дело и была верным товарищем. И летчики так привыкли к ней, что уже не могут представить себе свою эскадрилью без Хильды. Она как бы связывает воедино прошлое эскадрильи с настоящим, она им особенно дорога тем, что была дружна с теми, кого уже нет, - с Байсеитовым, Чепелкиным, Кабанковым. Рассохин, их прежний командир, перед самой своей смертью заботился о Хильде, отдал ей свой тулуп...

- И он обязан любить ее и не смеет ее мучить! И вы, как его командир, должны сказать ему...

Сонины черные брови сошлись над переносицей, глаза заблестели, щёки горели.

- Кому? - спросил Лунин, делая вид, что ровно ничего не понимает.

- Вашему Татаренко!

Соня встала.

Вмешательство необходимо было немедленное.

И Лунин засмеялся.

Он вслушивался в свой смех и радовался, что смеется так естественно.