Бальзаковские женщины. Возраст любви

— А хотели бы вы для этого, — сказала герцогиня с улыбкой, — целыми днями сидеть в какой-нибудь наискучнейшей адвокатской конторе, перекладывая бумажки и выслушивая распоряжения какого-нибудь зануды?

— Нет, не хотел бы.

— Значит, если я вас правильно поняла, свобода для вас дороже?

— Конечно, дороже.

— И вы готовы были бы отдать часть своих денег за эту свободу?

— О, сударыня, без всякого сомнения, да я все отдал бы за это!

— Ну вот вам и положительный аспект — сейчас вы свободны и можете заниматься любимым делом. А ваше нынешнее материальное положение — это и есть та самая плата за вашу свободу.

И это был второй урок герцогини, который постарался усвоить Бальзак.

* * *

Прошло совсем немного времени, и дела Бальзака, следовавшего советам герцогини д’Абрантес, явно пошли на лад.

Для начала она пригласила его к себе, когда там собралось так называемое «общество». Это был первый серьезный выход Бальзака в свет, и он очень волновался. Мы располагаем подробным описанием подобного же появления у герцогини другого молодого человека, изложенном в книге «Жизнь, как она есть. Записки неизвестного», изданной Л. Брантом в Санкт-Петербурге в 1843 году. Описание это забавно само по себе, ибо достаточно красноречиво отражает царившие в то время салонные нравы, но для нас интересно оно и тем, что, похоже, то же самое мог бы рассказать о своем первом появлении на приеме у герцогини и Бальзак. Вот небольшой отрывок из этого описания:

«В назначенный вечер я не преминул явиться к мадам Жюно и застал у нее довольно многолюдное общество, большею частью состоявшее из одних мужчин. Некоторые из них были в очках, и почти все с физиономиями, очень выразительно говорившими: „Мы люди мудрые, литераторы! В наших руках общественное мнение; мы законодатели ума и вкуса; что мы скажем, то и свято!“ В числе этих мнимых представителей общественного мнения заметил я несколько лиц, которые с первого взгляда производили неприятное впечатление. Корыстолюбие, недоброжелательство, интрига, злость изображались в глазах их, как в верном зеркале, искусно освещенном. Тем не менее, они старались казаться справедливыми, беспристрастными, благонамеренными. Но, несмотря на все усилия, настоящая природа этих господ проглядывала в их речах и суждениях, невольных обмолвках и даже в самых внешних движениях, иногда очень удачно передающих движения внутренние».

— А вот наконец и вы, друг мой! — сказала герцогиня, встречая Бальзака посреди своей гостиной. Потом, отведя его чуть в сторону, она вполголоса прибавила:

— Видите, какой у меня собрался здесь ареопаг мужей великих и знаменитых, хотя, по чести сказать, без особенных на то причин, я охотно бы лишила себя удовольствия принимать этих господ. Между ними, скажу вам по секрету, только два или три человека заслуживают дружбу и уважение честных людей… Остальные же… Но сядемте, и я в нескольких словах постараюсь изобразить вам каждого из них…

После этого из уст словоохотливой герцогини, которая близко знала все закулисные сплетни, полился поток самых язвительных, самых едких эпиграмм.

— Одни из них злы по природе, другие сделались злы по обстоятельствам, вследствие привычки постоянно говорить неправду и все порицать; третьи не добры, не злы, а просто бесхарактерны, по недостатку чувства благородного стыда и уважения к самим себе. Таков, например, вот этот высокий журналист. Он воображает себя первым острословом в мире и в этом счастливом убеждении беспрестанно издевается над всем и всеми, вечно шутит и смеется. Сначала он привлекал к себе толпу, падкую на подобные фарсы, но скоро она отступилась от него и заклеймила его прозвищем уличного шута. На мой же взгляд, он не смешон, а жалок…

А вот, например, посмотрите налево, один из газетчиков. Он знает английский и итальянский языки, очень деликатно ходит, искусно кланяется и выражается отборным, сладким слогом, особенно когда обращается к прекрасному полу и думает блеснуть своею любезностью. Но я не буду слишком долго распространяться о нем. Он так ничтожен, что не стоит даже осуждения.