Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка

Однако эти юные писателеборцы подкинули мне новую идею насчет «первого раза»: когда писатель впервые снялся в кинохронике? (Я уже почти наверняка знал ответ: если не ошибаюсь, это был Раймон Радиге,^[23] заснятый в тот момент, когда по приглашению Бернара Грассе^[24] готовился подписать контракт на экранизацию «Дьявола во плоти», облаченный в пальто и кашне. «В одной руке держит перо, другой — пересчитывает деньги!»)

Если не ошибаюсь. Потому что среди многочисленных прохожих, снующих туда-сюда вдоль парижских бульваров и заснятых братьями Люмьер, вполне мог затесаться какой-нибудь писатель, возвращавшийся домой из церкви или борделя; среди пухленьких красоток из феерий Мелье вполне могли промелькнуть Колетт или Кариати, будущая мадам Жуандо.^[25]

Или они тогда были слишком молоды? Придется завтра уточнить в муниципальной библиотеке. Нужно будет разыскать старшего библиотекаря и предъявить список вопросов, в решении которых мне может понадобиться его помощь. Жан Моравски хотя и странный тип со склонностью к самому черному пессимизму, но зато потрясающий эрудит.

В этот раз у меня ушло гораздо больше времени на сочинение вопросов, чем в прошлый, но в конце концов список был готов:

«Когда человек впервые преодолел 100 километров в течение часа, не пользуясь ни одним из традиционных транспортных средств?»

«Когда впервые в истории Франции незамужняя женщина была назначена на министерский пост?»

«Когда в Париже впервые был показан полный стриптиз на публике?»

«Когда впервые была воспета в стихах верхняя прокладка цилиндра?»

«Когда житель Гватемалы впервые получил Нобелевскую премию?»

«Когда президент Французской Республики впервые во время официального визита прогуливался в пижаме?» (В данном случае я уже знал ответ — до меня дошли слухи о подвигах Поля Дешанеля!)^[26]

Едва я поставил последний знак вопроса — было десять часов вечера, — как зазвонил телефон. Я тут же подумал, что это мой кукловод, который хочет извиниться за несостоявшуюся встречу. Оказалось, нет: это был комиссар Клюзо. Он кричал во весь голос, чтобы заглушить грохочущую музыку в стиле техно, но мне все равно пришлось просить его повторять каждую фразу по нескольку раз. Он просил меня как можно быстрее подъехать к нему, в бар «Филлоксера», где, как ему кажется, «держат в плену» Прюн. Заодно он попросил пока ничего не говорить ее семье.

К счастью, машина Эглантины осталась стоять под моими окнами. «Филлоксера», несмотря на вечер понедельника, была, как обычно, забита до отказа самой разношерстной публикой. Было полно подростков, чуть ли не детей. Но попадались и довольно зрелые особы: пьяная старуха со здоровенными грудями, в розовой мини-юбке, окликала пропитым голосом тех вошедших, которых она знала, — а знала она, судя по всему, чуть ли не всех завсегдатаев; загадочный тридцатилетний тип в белом пиджаке и черных очках потягивал ром-колу, сидя на высоком табурете; сорокалетняя разнузданная парочка скакала на танцполе, вероятно надеясь забыть о возрасте, более близком к пятидесяти, чем к тридцати… Был еще и сам комиссар, тоже далеко не первой молодости, который на первый взгляд был занят тем, что пытался охмурить барменшу — юную розовощекую брюнетку. Заметив меня, он тут же подмигнул, делая знак приблизиться. Но этого я при всем желании не мог сделать, поскольку между ним и мной танцевало человек десять, выстроившись цепочкой и поочередно вскидывая ноги в ритме «казачка»! (Ди-джей отчего-то решил резко сменить стиль после нашего с комиссаром телефонного разговора.)

Наконец зажигательный русский танец сменился каким-то медляком, и мне удалось протиснуться к Клюзо. Он глазами указал мне на небольшую компанию, стоявшую в укромном уголке: две юные девицы и двое растатуированных мотоциклистов, один из которых был гол до пояса.

— Ну, и что? — спросил я.

— Та, что слева, — пояснил Клюзо, округлив глаза.

Я взглянул, и глаза у меня распахнулись еще шире; потом я сделал несколько шагов вперед, чтобы убедиться наверняка, и снова вернулся к барной стойке.

— Малышка что надо, но это не Прюн, — сказал я. — Прюн гораздо младше, и потом, она блондинка.

— Вы уверены?

Внезапно на лице комиссара появилось беспокойное выражение — как у человека, который что-то скрывает. Но скрывал он недолго. С откровенностью, вызванной отчасти выпитым спиртным, отчасти, боюсь, некоторой долей садизма, он рассказал мне, что оксеррская полиция вот уже несколько дней занимается другим делом об исчезновении: речь также идет о юной девушке, за которую потребовали выкуп (среди ночи какой-то неизвестный позвонил прямо в полицейский участок!), но на данный момент никаких новостей нет. Вероятно, деньги не были основным побудительным мотивом похищения: речь шла о простой служащей, живущей на SMIC,^[27] к тому же сироте. Клюзо полагал, что это дело рук маньяка, замаскированное под классическое похищение. Подозревали человека, у которого девушка работала: он тоже исчез.

— Это дантист, — добавил комиссар, — ближайший к вам.

Я чуть не подскочил. Азулей, мой дантист, оказался психопатом!