Бамбуш

Боря ласково касается моих волос. Его маленькая ручонка кажется мне нежной, как рука моей матери. Когда я был маленьким, меня так же гладила моя мама. А папа… Нет, нужно взять себя в руки.

На мою шею падает жгучая капля. Глаза Бори тоже наполнены слезами. Я не задаю ему вопросов.

Мальчик говорит сам:

— Я, наверно, тоже не увижу папу.

— Увидишь, обязательно увидишь, — убежденно, горячо говорю я, забывая о своем горе.

— До сих пор нет его.

— Война только сегодня кончилась.

Боря вздыхает.

17

В этот выходной день мы с мамой пошли копать землю под картошку неподалеку от поселка.

Работа с непривычки идет тяжело. Самое трудное — это первый день. Молчит мама, молчу и я. Копаем и копаем.

У мамы спина устает быстро, она хочет распрямиться, прогнать боль. Но спина ее, как застывшая, не поддается. Мама долго стоит, согнувшись, как коромысло…

Пора идти на обед, но не хочется прекращать работу. Мы уже взяли разгон.

Мама говорит:

— Еще по одному ряду прокопаем и уйдем на обед.

Заканчивается этот ряд, и я предлагаю:

— Мама, давайте еще по одному ряду…

Вдруг я вижу, что со стороны поселка бежит моя сестренка. Она размахивает руками и что-то кричит. Ее слов не слышно.

— Бор-ря… — наконец разбираю я.

Сердце мое сразу холодеет. Падает к ногам. Лопату свою я втыкаю в землю и бегу навстречу сестренке.

— Что случилось?

— Боря под поезд… — рыдает сестренка.

День сразу превратился в ночь. Со всех сил бегу на станцию. Земля будто растянулась. Кажется, я не бегу, а стою на одном месте. Ноги точно в путах. Наконец окраина поселка. Необычное оживление. Толпятся женщины, дети. «Стало быть, правда…» На бегу кричу незнакомой старухе:

— Это правда?

— Что? — пугается женщина.

Не дождавшись ответа, бегу дальше.

У железнодорожной больницы много народу. Женщины плачут. Не могу разобрать, что они говорят, — уши мои заложены.

Толкнул несколько человек — ничего не вижу, глаза мои ослепли.

— О боже, о горе! — голосит тетя Феня.

Вбегаю в приемную больницы.

— Где Боря? — спросил я у первой встречной санитарки.

Девушка подбородком указала на одну из дверей. Я с силой открыл дверь. В комнате — врачи в белых халатах.

18

— Где Боря? — Я шагнул навстречу пожилому врачу в очках.

— А вы кто? — спросил врач.

— Я… я… я…

— Брат? — подсказал мне врач.

— Да.

— Тогда вы должны услышать правду: мальчик в тяжелом состоянии. Надежды нет. Потерял очень много крови.

— Где он?

— Пойдемте. — Доктор подал мне белый халат и куда-то повел.

Мой друг лежал в крайней комнате. Глаза его были закрыты. Лицо стало белое как молоко: трудно отличить от простыни. Губы еле-еле шевелятся.

Я вдруг сразу ослаб, чуть не упал. Врач удержал меня за плечо.

— Мама, мамочка моя… — чуть слышно произнес Боря.

Я кинулся к нему, но врач резко остановил меня.

— Папа, папочка… иди сюда…

Выдержать это было невозможно.

— Где же ты, Бадма?..

— Я здесь, — сказал я и наклонился над мальчиком.

Веки его едва приподнялись. Глаза, которые всегда излучали живой огонь радости, гасли. Секунду он лежал молча.

— Это ты, Бадма?

— Я, Боря.

Он узнал меня, хотел улыбнуться, но из этого ничего не вышло.

— Бадма, где же мое пальто? — спросил мальчик.

Я посмотрел на врача.

— Нельзя давать, — шепнул мне врач.

— Дайте мое пальто, — повторил Боря.

— Зачем тебе пальто? — спросил врач.

— Там, в кармане…

Он опять закрыл глаза, заскрипел зубами. Вздулись вены на висках. Дрожь прошла по всему телу.

Врач что-то шепнул санитарке, которая стояла сзади. Девушка вышла и тут же вернулась. Она принесла зеленое пальто. Изорванные полы были в крови.

Боря открыл глаза и увидел свое пальто.

— Подайте сюда, — чуть слышно попросил он.

— Нельзя, — сказал врач. — Что в кармане?

— Бадма… В кармане бумаги… Когда приедет папа, отдай ему.

Он откинулся на подушку. Но дышать стал ровнее, спокойнее.

— Боря мой, как же ты… — сказал я и опустился на колени перед кроватью.

Боря смотрел в потолок. Он почти беззвучно шевелил губами, но я расслышал:

— Девочка была под поездом… поезд тронулся… я ее… Ой, мама моя! — вдруг вскрикнул Боря и потерял сознание.

В дверях стояла его мать — Шарка.

19

Боря, Боря, Борис…

Как же это так…

Я думаю о нем все эти дни. Иду по улице, смотрю вдаль: из-за того дома, кажется, вот-вот выскочит Боря. Работаю в красном уголке, услышу за окном детские голоса: это Боря. Сейчас он зайдет ко мне с березовой палкой своей. Без него не хватает мне ни солнца, ни воздуха.

Сестра из больницы принесла мне бумаги из Бориного пальто. Она слышала последние слова мальчика и выполнила его завещание. Бумаги были сложены вчетверо и завернуты в газету. Три листка плотной серой бумаги. Они были свернуты уже давно и протерлись на сгибах.

Я разложил их на столе. На серых листках — рисунки. Эти рисунки сделаны руками Бори.

Первый рисунок. Степь. Тюльпаны. Из-за горизонта поднимается большое оранжевое солнце. А в небе парит орел.

Родная калмыцкая степь. Я часто рассказывал о ней мальчику. И я не знал, что рассказы мои так глубоко проникли в самое сердце его… А я вот каждый день орудовал кистью и никогда не пытался нарисовать родную степь.