Банан за чуткость

Писем в редакцию приходит очень много.

Вот, скажем, семнадцатилетний Леонид Васин из Иванова пишет: «Как это обидно звучит — парни из подворотни. Ведь можно сказать по–иному — парни, ушедшие в себя. Но, очевидно, такова уж психология многих благополучных людей: они почему-то подбирают выражения, довольно меткие, но ранящие душу».

На мой взгляд, Леониду нечего возразить. Часто мы стремимся не столько разобраться в явлении, сколько придумать ему формулировку пообиднее. Да что там формулировку — скорее кличку. Парни из подворотни, парни с гитарой, длинноволосые юнцы… Сказали — как припечатали.

А ведь судить о людях по внешним, да еще случайным деталям не только несправедливо, но и не слишком умно. Отсюда рукой подать до распространенной обывательской логики: «Петька-то волосы отпустил, Машка-то юбку обрезала — а милиции хоть бы что. Вот в соседнем переулке магазин и ограбили».

Если бы все дело было в подворотнях и прическах, то в районах свободной планировки хулиганство исчезло бы само собой, а острейшие вопросы воспитания молодежи решались бы в парикмахерских.

Кстати, я сам некоторую часть жизни провел в подворотнях.

Полумрак дает ощущение защищенности, достоинства и покоя, ты видишь идущих по улице отчетливо, они тебя — приблизительно. А если в компании гитара — тогда совсем благодать: у тебя свое веселье, своя вечерняя жизнь, ты не зависишь от светлого бурления улицы и на проходящих девчонок можешь смотреть с таким великолепным безразличием, какое не выработаешь даже долгой и тщательной тренировкой.

Или — «длинноволосые юнцы». Едкая, прилипчивая кличка.

А кого она объединяет?

Лентяя и трудягу, молодого тунеядца и молодого математика, ловкого фарцовщика и умелого токаря, постоянного клиента вытрезвителя и парня, не вылезающего из библиотеки.

Гонение на длинноволосых немногим умнее, чем гонение на курчавых или лысых. Тоска берет, когда подумаешь, что нынче в иной клуб на танцы могли бы не пустить и Николая Алексеевича Добролюбова: и молод был, и длинноволос, и ко всему еще бородат…

Это, конечно, не значит, что все сплошь прически сегодняшних шестнадцатилетних приводят меня в восторг. Бывает, что и не нравятся, даже очень не нравятся. Особенно когда длинные волосы лежат на плечах грязными нечесаными прядями.

Что же делать?

А ничего. Так и будем жить дальше. Пусть каждый обходится собственной сривой.

С тобой, Витя, разногласия посущественней.

То, что ты не хочешь идти в спортсекцию, кружок, театр, консерваторию и еще все такое, — не заслуга, но и не катастрофа. Что тебе неинтересно слушать классическую музыку — тоже пережить можно. Вообще лично меня твои недостатки не беспокоят.

Беспокоят «достоинства».

Беспокоит, что ты лихой шикарный парень, умеющий постоять за себя, беспокоит способ, каким ты это делаешь.

Я знаю о тебе только то, что написал ты сам. Чем занимается ваша компания каждый вечер, не знаю и гадать не хочу. Давай лучше разберем тот единственный случай, о котором ты с таким удовлетворением рассказал.

История эта очень характерна. Именно такие случаи помогают ребятам из уличных компаний поверить в свою храбрость и убедиться в трусости окружающих.

Но эта храбрость, как и эта трусость, — иллюзия, самообман.

Ты пишешь, что «ценителей» было четверо. Вас тоже четверо. В таком случае вы вчетвером нападали на одного.

Ты, естественно, возмутишься — ведь нас было поровну!

К сожалению, хулиганы всегда имеют даже при численном равенстве преимущество: такова уж психология уличной передряги. Они сговорились заранее, они нацелились на драку, короче, они организованы.

Ребята, которых вы «учили джентльменству», могли почти не знать друг друга, и уж, во всяком случае, наверняка любой из них не знал, как быстро сориентируется сосед в критической ситуации. Не знал, кто вы, может, уголовники с ножами в карманах. Не знал, сколько вас: здесь четверо, а в соседнем вагоне, может, еще десяток.

В драке часто решают секунды. И в течение этих решающих секунд любой, оказавший вам сопротивление, был бы один против четверых.

Вы же не рисковали ничем.

Вы не полезли сразу же с кулаками — произвели глубокую и тщательную разведку, а «учить джентльменству» принялись лишь тогда, когда убедились, что ребята разъединены и по тем или иным причинам к сопротивлению не способны. Я уж не беру крайний, кстати, вполне вероятный случай — что «ценители» были просто откровенно слабее вас.

А между прочим, у тебя была возможность проявить настоящую смелость в этой истории. Например, в критический момент объяснить приятелям, что унижать человека подло, а унижать ребят при девушках подло вдвойне. Естественно, в этом случае ты рисковал бы многим: возможно, немедленной расправой, возможно, местью в будущем.

На это ты, как видим, не решился.

Не решился ты и подписаться.

А ведь тебе ровным счетом ничего не угрожало: с твоим письмом милиции делать нечего. Единственный проступок описан туманно, свидетели неизвестны, доказать ничего нельзя.