Банда

С начальством Пафнутьев здоровался постоянно, когда замечал, разумеется, причем с подчеркнутой уважительностью, даже если не слышал ни слова в ответ. Некоторые утверждали, что у него и настроение улучшалось, если удавалось где-то столкнуться с Анцыферовым и хорошо, не торопясь, поздороваться, остановившись и вытянув руки вдоль тела. Впрочем, это могли быть и наговоры. Но не было, не было в нем блеска, не было привлекательности, если не для женщин, то хотя бы для мужчин. Ни у тех, ни у других ничто не содрогалось при виде Павла Николаевича. Женщины не манили его в укромные уголки, в липовые аллеи под лунный свет, в сиреневые заросли, в светелки свои, в постельки не завлекали, хотя Пафнутьев и не возражал бы. И мужчины не тащили его в свои забегаловки, а он и здесь бы не отказался. Правда, когда все складывалось, от забегаловок Пафнутьев не уклонялся, посещал. И стаканчик мог пропустить, и второй. Но пить с ним было неинтересно — не пьянел. Впрочем, нет, он пьянел, но чем больше выпивал, тем более становился нормальным человеком. И когда собутыльники теряли всяческую над собой власть, Пафнутьев выглядел как огурчик, был тверд на ногах, весел, шутлив. И только тогда, только тогда возникал вокруг него тот самый ореол некоторой привлекательности, которой ему так не хватало в каждодневной жизни.

Вот этого следователя и вызвал к себе прокурор Анцыферов. До сего дня Пафнутьев занимался несложными делами и слыл специалистом в семейных конфликтах, в бухгалтерской отчетности и торговых махинациях. Не потому, что он действительно во всем этом разбирался, а потому, что никаких других преступлений Анцыферов просто не решался ему поручить, опасаясь срама и конфуза.

— Здравствуйте, — произнес Пафнутьев, остановившись в дверях. — Вызывали, Леонард Леонидович?

— А, Паша! — обрадованно произнес Анцыферов, подошел к следователю, пожал руку, подхватил под локоток, усадил за приставной столик, участливо заглянул в глаза. — Как самочувствие?

— Спасибо. Не жалуюсь. Много доволен, Леонард Леонидович.

— Прекрасное утро, не правда ли? — Анцыферов улыбался широко, доброжелательно и с заметным превосходством, поскольку был уверен, что на такие вот необязательные слова следователь сказать ничего не сможет, недоступны они ему.

— Да, утро ничего, — согласился Пафнутьев. — Мороз и солнце, день чудесный, еще ты дремлешь, друг прелестный, — вдруг заговорил он нараспев. — Вставай, красавица, проснись…

— Остановись, — посерьезнел Анцыферов. — Что-то тебя не в ту степь занесло… На улице жара, асфальт течет, все сточные решетки уж закупорил, а ты про мороз…

— Виноват, — Пафнутьев потупил глаза.

— Паша, перестань валять дурака. Произошло чрезвычайное событие.

— Чего там стряслось?

— Похоже, убийство.

— Похоже или убийство? — уточнил Пафнутьев.

— Ведь речь идет о насильственном лишении жизни.

— Тогда убийство, — кивнул Пафнутьев, будто снял для себя какие-то сомнения. — Но я-то здесь при чем?

— Как? — возмутился Анцыферов и даже ладошками всплеснул. — Ты следователь прокуратуры. Кому же заниматься опасными преступлениями, как не тебе! Что-то, Паша, я тебя не понимаю! Ты задаешь такие вопросы, что…

— Ладно, — перебил Пафнутьев с простоватой бесцеремонностью. — Замнем. Поехали дальше. Ты же меня никогда на убийства не посылаешь, Леонард! Вот я и думаю — что же это за убийство такое необыкновенное, что ты решил послать именно меня? Чем же это я в лучшую сторону отличаюсь от всех прочих?

Анцыферов не сразу нашелся, что ответить. Он некоторое время иронически посматривал на следователя, как бы слегка его жалеючи, а сам быстро-быстро соображал, потому что вопрос Пафнутьев поставил достаточно жестко.

— Но, Паша, надо ведь когда-нибудь заявить о себе! Ты же у нас самый способный! — пошутил Анцыферов, но шутка оказалась настолько прозрачной, что он сам устыдился и, чтобы сгладить промах, похлопал Пафнутьева по руке, дескать, мы-то с тобой прекрасно друг друга понимаем.

— Самые способные в отпуск летом ездят. Вон, половина кабинетов пустые. В командировки, на совещания разные… Благодарности получают, а то и ордена. Я не прав?

— Прав, как всегда, — ответил прокурор с легким раздражением. — Дадут и тебе орден. Если заслужишь.

— Спасибо. Буду стараться.

Против желания Анцыферова разговор получался тяжелый, с какими-то обидами, с намеками на что-то недополученное. Не любил он такие разговоры, не было в них легкости, понимания с полуслова, готовности пойти навстречу, помочь.

— Значит, так, Паша… Человека застрелили час назад прямо на улице. На пересечении Карла Маркса и Миклухо-Маклая. Проезжали двое на мотоцикле и на ходу, из обреза, картечью… Представляешь? Ужас. Собрался народ, шум, крики, в наш адрес слова нехорошие прозвучали…

— Что-то новенькое, — с интересом проговорил Пафнутьев.

— Да, я тоже ничего похожего не помню. Было-было, но такого… Ни в какие ворота.

— Кого убили?

— Водитель. Некий Пахомов.

— Где-то я слышал эту фамилию…

— В прошлом личный шофер Голдобова — начальника управления торговли.