Банда

— А черт его знает? Скорее всего вкатили на что-нибудь… Другого объяснения не вижу.

— Вкатили? — с сомнением проговорил Пафнутьев. — Хлопотно это… И потом, что значит вкатили… Сначала должно быть торможение, потом остановка, кто-то должен с мотоцикла слезть… След в этот момент наверняка завиляет, появятся отпечатки подошв… А там ничего этого нет. Ладно, разберемся. Что еще?

— Кровь на заборе — третья группа. На левой руке у одного из мотоциклистов наверняка есть ссадина, содранное место… Что-то в этом роде. Эти охламоны с перепугу не вписались в поворот… Несколько метров они ехали вдоль забора и все это время от досок отталкивались.

— Это все? — уныло спросил Пафнутьев.

— На рукавах у преступников, на левых рукавах, должны остаться древесные занозы. Мелкие, почти незаметные. Их так просто не вытащить из ткани. И куртка оставила след на заборе… черная куртка из брезентовой ткани. И еще, Паша… Когда мотоцикл бросило на забор, один из седоков оперся ногой о землю. И оставил отличный отпечаток подошвы. Рубчатая подошва ботинка типа туристского… Если найдешь, доказать несложно, — Худолей протянул еще одну фотографию.

Пафнутьев взял снимок, всмотрелся в него и, не сказав ни слова, сунул в папку.

— Все это хорошо, — вздохнул он, — все это мило… Но у нас нет ничего, что помогло бы установить их самих.

— Я, конечно, извиняюсь, — перебил его Худолей, — но ты несешь чушь. Как это ничего нет?! А мотоцикл ни о чем не говорит? Рокеры-шмокеры тебя не интересуют? А обрез? А заряд? А прокладки? А связи бедолаги Пахомова? Эти убийцы, между прочим…

— Как ты думаешь, чем они сейчас занимаются?

— Водку пьют, — не задумываясь, ответил Худолей. — Тут и думать нечего. Все, кто достал водку, пьют. А кто не достал — маются.

— Да, кстати, — Пафнутьев поднял с пола портфель, не торопясь пощелкал замками и, порывшись в его глубинах, вынул бутылку водки. Как недавно Халандовский, он взял ее за самый кончик горлышка и поставил на стол. — Хотя ты во мне и сомневался… Однако же должен признать, что слов своих не забываю.

— Паша! — вскочил Худолей. — Паша… Представляешь, надежда в душе теплилась, слабая, гаснущая надежда… Но верить боялся. Как мы все-таки изверились, как обнищали духом! Как мало в нас осталось высокого и чистого! Если я когда-нибудь…

— Спрячь, — сказал Пафнутьев. — А то выгонят обоих.

— Да я мигом, да я… — Худолей сунул бутылку в карман, сверху на торчавшее горлышко натянув рукав, прокрался к двери, осторожно выглянул наружу. Убедившись, что опасности нет, выскользнул из кабинета, большими бесшумными шагами пробрался в конец коридора, где висели противопожарные ведра да топоры с крючьями, и нырнул в свою каморку. Там, пометавшись из угла в угол, он наконец сообразил сунуть бутылку в корзину для мусора, сверху набросал бумаг, от двери обернулся, чтобы убедиться в надежности тайника, а выйдя, уже не торопясь вернулся к Пафнутьеву.

— Паша, — торжественно сказал Худолей, — я твой должник по гроб жизни.

— Хорошо, что ты это понимаешь.

— Используй меня как душа пожелает! Я сообразительный, Паша! — Худолей прижал тощие ладошки к впалой груди и преданно заморгал длинными женскими ресницами. — Я все пойму, Паша! Верь мне, истинно говорю тебе!

— Значит, определимся… — Пафнутьев помолчал. — Ты не уходишь отсюда, пока не сделаешь полсотни таких снимков, — он постучал пальцем по папке. — Рисунок протектора с треугольничком.

— Полсотни?! — ужаснулся Худолей. — На кой, Паша?! Неужто на всех углах расклеивать будешь?

— Участковым раздам. В мотоклуб занесу… Кто у нас рокерами занимается?

— Шестаков. Жорка Шестаков. Раньше Иван Лавров все воевал с ними, а теперь Шестакову поручено. Успехов у него немного, можно сказать, и нет никаких успехов по причине врожденной бестолковости, но какой-то учет ведет.

— Вот ему нужно несколько фоток подарить.

— Не советую, Паша. Завалит. Начнет этим же рокерам и показывать. Уж очень бестолковый.

— Ладно, подумаем. И еще одно… — Пафнутьев запнулся, окинул взглядом вещественные доказательства, которыми был завален кабинет, с сомнением посмотрел на Худолея, и тот понял его колебания.

— Говори, Паша! Говори! Я же сказал — верь мне и не пожалеешь.

— Попробую…

— Паша! — снова взвился Худолей. — Я могу напиться, деньги семейные прокутить, слово нехорошее произнести могу, и даже в женском обществе. Но человека, который мне доверился, не предам. У алкоголиков, Паша, суровые законы порядочности, хотя ты в это и не поверишь. Да, среди нашего брата есть подонки, готовые ради рюмки водки и отца родного… Есть. Но в то же время у нас очень своеобразные понятия о нравственности, достоинстве… Да, Паша, да! Многие чувства у представителей нашего круга болезненно обострены… И часто обостренной бывает честь. Хоть для некоторых это звучит и смешно!

— Да нет, почему смешно… Нормально звучит, — смутился Пафнутьев под горящим взглядом Худолея.

— Тогда говори, Паша.

— Значит, так, Виталий… Дело это довольно своеобразное, как ты только что выразился… Некоторые вещи смущают, некоторые настораживают…