Банда

— Пойду к соседке загляну. — Пафнутьев поднялся, почувствовав, что разговор с Васей приобретает характер не просто рискованный, а даже чреватый. — Вроде Иван Степанович что-то для меня оставил, — пояснил он, опасаясь неожиданным уходом зацепить Васю.

Но тот все прекрасно понял, усмехнулся, как бы приходя к какому-то выводу.

— Ты не боись, Паша, — сказал он Пафнутьеву уже вслед. — Все будет путем. Кто-то ведь должен и за порядком следить, иначе в мире воцарится этот, как его… Беспорядок. Ты рули себе мотором, а я уж как-нибудь с веслами управлюсь. Мне весла больше нравятся… И на рыбалке, и в повседневной жизни, когда я с кем-либо оказываюсь в одной лодке. Мы и с Шумаковым были в одной лодке, но потом что-то произошло… То ли лодка наша затонула, то ли мы своевременно покинули ее и поплыли в разные стороны. И выбрались на противоположные берега. Правда, красиво выражаюсь?

— Во всяком случае, доступно.

При тушении ночного пожара деревянный забор между участками был сломан, втоптан в жидкую грязь, и Пафнутьеву не без труда удалось пройти к соседнему дому, почти такому же, каким был дом Ивана Степановича. Соседка ждала его и вышла на крыльцо, едва он переступил границу участка.

— Как, говорите, ваша фамилия? — спросила она на расстоянии, словно собиралась тут же спрятаться в доме, если услышит не тот ответ, которого ждала.

— Пафнутьев. Павел Николаевич.

— И документик имеется? — спросила она, не спускаясь с крыльца и не выпуская ручку двери.

— Имеется, — кивнул Пафнутьев и отработанным за годы службы движением вынул новенькое удостоверение следователя по особо важным делам.

— Да ладно. — Соседка махнула рукой, позволяя Пафнутьеву спрятать удостоверение. — Без очков я все равно ничего не вижу. Вы вроде бывали здесь, у Ивана Степановича?

— Жил я у него неделю.

— Я видела вас. Проходите.

Внутри дома было сумрачно, маленькие окна, прикрытые занавесками скорее всего из старых простыней, почти не пропускали света. Пафнутьев оглянулся в беспомощности — куда бы присесть.

— Да вы садитесь к столу, у меня там светлее. Дело не в том, что я света боюсь, просто с маленькими окнами зимой теплее, не выдувает.

— Разумно, — согласился Пафнутьев и только тогда заметил в полумраке табуретку у стола. — А почему Иван Степанович решил вам отдать пакет?

— Доверял. Кому-то ведь надо доверять! У меня было время пройти испытательный срок. Значит, выдержала. — Она усмехнулась. — Шучу, конечно. Дело в том, что накануне к нему ночью гости нагрянули… Были недолго, но шумели много.

— Что значит шумели?

— Голоса были громкие. Хотя пить — не пили. Вот после того как съехали, он наутро и пришел ко мне с этим пакетом. — Женщина прошла в угол комнаты, приподняла доску пола и вынула завернутый в целлофан, уже знакомый Пафнутьеву обгорелый портфель Лубовского. Положив его на стол, она села на табурет и, скорбно подперев ладонью щеку, молча уставилась на Пафнутьева.

— Спасибо, — сказал он, но разворачивать не стал.

— Что-то важное? — спросила женщина.

— Надеюсь.

— Деньги?

— Нет, какие деньги… Расписки, договоры, обязательства… Деньги в таких портфелях не носят.

— А в чем их носят?

— В кошельках. Но серьезные люди денег вообще с собой не берут. Обходятся.

— Как же без денег-то? Ни в один ларек не сунешься!

— А они в ларьки и не суются. Есть много мест, где все можно купить по карточке.

— Что, покажешь фотку, и все?

— Не фотку, конечно… Что-то вроде удостоверения. И там сказано, что деньги у тебя есть и ты можешь купить что угодно.

— Устроились, — проворчала женщина, но без зависти, просто отметила для себя новый вид расплаты. — И я бы не возражала. В электричке не вытащат из кармана, по пьянке мужик не пропьет, вместе с домом не сгорят. — Женщина кивнула в сторону тлеющего еще пожарища. — Устроились, — протянула она скорее одобрительно, нежели осуждающе.

— Ладно, спасибо. — Пафнутьев поднялся. — Вас, простите, как зовут?

— Дергачева я. — Женщина усмехнулась.

— А по батюшке?

— Антоновна.

Имени своего женщина так и не решилась назвать, то ли из скромности, то ли решила, что для имени она уже слишком стара, то ли подумала, что незнакомому человеку вовсе и не обязательно знать ее имя. Чисто деревенский подход — там тоже детей или никак не окликали, или совсем чужим именем, а то и попросту кличкой обходились — чтобы нечистая сила, не зная истинного имени, не смогла напакостить, в судьбу вмешаться, ножку по жизни подставить.

Пафнутьев не возражал, пусть так, подумал он.

Последнее время он все чаще ловил себя на том, что ему совершенно не хочется ничего никому доказывать. Если его посещала истина, если ему вдруг открывалась суть вещей, он охотно делился своим пониманием жизни, но не настаивал, как прежде, в яростном споре на своей правоте, не отстаивал той правды, которая открывалась перед ним во всей своей наготе, какой бы эта нагота ни была — прекрасная, или же наоборот, или же совсем наоборот.