Банда 2

— А на самом деле они проявляют собственную ограниченность, — усмехнулся Сысцов, садясь за стол. — В таких случаях с ними прощаются. Более того, принимаются меры, чтобы обезопаситься от них и в будущем. Вы понимаете, о чем я говорю, да?

— Местами, — дерзко ответил Пафнутьев.

— Я и не рассчитывал, что вы сможете понять все... Что же вы сидите, Павел Николаевич? Я же сказал — разговор окончен.

— Разговор еще не начинался, Иван Иванович, — произнес Пафнутьев и даже нашел в себе силы улыбнуться прямо в лицо Сысцову. — Присядьте, Иван Иванович, — Пафнутьев великодушно показал на кресло, с которого только что поднялся Сысцов.

Тот изумленно поднял брови, склонил голову к плечу с таким выражением, будто услышал что-то чрезвычайно забавное.

— Ну-ну, Павел Николаевич...

— Наш разговор еще не начинался, — повторил Пафнутьев и положил, только сейчас снял с колен и положил на журнальный столик, рядом с серебряным подстаканником Сысцова свою потертую папку. Папка — это документы, а документы Сысцов уважал. И, завороженно глядя на папку, приблизился к столику и опустился в кресло, с которого только что поднялся. Сел, не сказав ни слова, понимая, что любое произнесенное им слово будет как бы на руку Пафнутьеву, будет работать на ту новую роль, которую тот себе выбрал. А молчание — это достойно, это сильно.

— Слушаю, — наконец сказал он, не выдержав паузы.

— Вы сказали мне, дорогой Иван Иванович...

— Сбавьте тон, — резко сказал Сысцов.

— Постарайтесь меня выслушать... Я не задержу вас слишком долго. Надеюсь, вернее, убежден, что вы не пожалеете о тех десяти минутах, которые потратите на меня, — теперь уже Пафнутьев заговорил с изрядной долей жесткости. — Так вот, вы напомнили мне, дорогой Иван Иванович, о нашей встрече в этом кабинете год назад. Вы сказали, что Анцыферов великодушно назначил меня начальником какого-то там отдела и за это я должен был его благодарить по гроб жизни. Я все происшедшее тогда понял иначе. Меня назначили вы, Иван Иванович. А Анцыферов лишь согласился, скрипя сердцем.

— Скрепя сердце, — поправил Сысцов.

— Мне больше нравится так, как я сказал. И благодарить я должен именно вас, Иван Иванович, за то давнее назначение. Именно так обстояло дело.

— Возможно, — благосклонно кивнул Сысцов. Несмотря на свой ум, опыт, хватку, отказаться от похвалы он все-таки не мог. А Пафнутьев понял — начал он неплохо, что-то в душе Первого ослабло, на него он уже смотрел с интересом. И в глазах у него не было холодного, стального блеска.

— Когда я оказался в ловушке у этих бандитов....

— Я наслышан об этом.

— Когда я оказался в ловушке у этих бандитов, — Пафнутьев пренебрег замечанием Сысцова, больше того, своим повтором он как бы осадил его, поставил на место, и Сысцов опять взглянул на него с изумлением — он открывал для себя Пафнутьева нового, неожиданного. — Этот мясник, этот наемный убийца, прежде чем отрезать мне голову в ванной, решил позабавиться. И когда ему кто-то позвонил, он отчитался, выслушал чьи-то там указания, а потом взял да и протянул мне трубку — послушай дескать, и ты.

— Он дал вам трубку, не закончив разговора? — Сысцов напряженно наклонился вперед.

— Да, Иван Иванович, именно так. Он не очень, уважительно отнесся к собеседнику... Он поднес трубку к моему уху, когда тот еще продолжал говорить.

— Я не знал этой подробности, — чуть смешался Сысцов. — И что же вы услышали?

— Я услышал голос Анцыферова.

— Не может быть! — искренне воскликнул Сысцов, отшатнувшись в кресле. — Это надо же быть, идиотом!

— Кому? — улыбнулся Пафнутьев.

— Обоим.

— Не будем сейчас об этом... Таким образом, у меня появились основания усомниться в Анцыферове.

— Он очень неважно выглядел, когда я появился в его кабинете с головой на собственных плечах. Он предпочел бы, чтобы свою голову я держал под мышкой.

— Представляю, — хмыкнул Сысцов.

— Я тоже... Естественно, работать ему со мной стало неуютно. Но это тоже к делу не относится. И когда после всего этого до меня дошла информация о готовящейся взятке... Согласитесь, у меня были основания не бить в колокола.

— Понимаю вас, — кивнул Сысцов. — Возмездие — святое чувство. Прекрасно вас понимаю.

— Никакого возмездия, никакой мести. Доложить, вам о телефонном звонке, когда я лежал связанным по рукам и ногам, я был обязан. Но мог ли я, положив голову на плаху, утверждать, что это был голос именно Анцыферова? Не показалось ли мне это в моей тогдашней предсмертной тоске? Я — следователь. И я обязан был положить на стол доказательства. А у меня их не было.

— Но у вас их никогда и не будет, — произнес Сысцов с той странной интонацией, когда его слова можно было истолковать и как вопрос, и как утверждение, но было в нем и сочувствие, и удовлетворение.

— Не обо мне разговор, — сказал Пафнутьев, пресекая попытки Сысцова выудить подробности. — Я — Птица не столь уж высокого полета. Речь идет о вас, Иван Иванович. О вашей судьбе, о вашем будущем.

— Даже так? — на этот раз в восклицании Сысцова уже не было прежнего благодушия.