Банда 5

Второй парень, темноволосый, которого он назвал Афганцем, был гораздо моложе, пошустрее, но тоже молчаливый. Присев к столу, он откинулся спиной на ствол яблони и закрыл глаза. Видимо, не принято было у них радоваться удаче, обсуждать, болтать без умолку, перебирая подробности свершенного.

— Как ты думаешь, Петрович, — заговорил парень. — Старик-то выживет?

— А кто его знает... Может, и выживет.

— Может и помереть?

— Это все могут, — усмехнулся Петрович, и морщины его чуть раздвинулись. Зубы у Петровича оказались длинными, желтыми, не то прокуренными, не то испорченными. Скорее прокуренными, все-таки крепкие были у него зубы. — Вобла хорошо сегодня сработал... Машину подобрал неплохую.

— Повезло, — откликнулся парень, не открывая глаз. Солнечные зайчики, пробиваясь сквозь листву, скользили по его лицу, по сложенным на груди рукам.

— Хорошая машина, — повторил Петрович, и в его словах прозвучала настойчивость, видимо, по-разному относились они к тому, кого назвали Воблой. — Смотайся в дом... Там в холодильнике что-то должно быть... Да, Коля, — остановил он поднявшегося парня, — в морозильник загляни.

Афганец вернулся минут через пять. В руке он держал бутылку водки, на горлышко был надет стакан, в другой руке болтался целлофановый пакет с просвечивающимися изнутри помидорами и хлебом.

— А почему один стакан? — спросил Петрович.

— Не буду.

— Твое дело... Не хочется? — Петрович открыл бутылку, налил себе больше половины стакана.

— Нет... У меня другое.

— Травка?

— Кто к чему привык, — ответил Афганец и снова сел, опершись спиной о яблоню и закрыв глаза. Он не был ни кавказцем, ни мусульманином, нет, Афганец — это была его кличка. Темные волосы, смугловатая кожа, привычки, вынесенные из Афганистана, — все это и определило кличку.

Петрович выпил, отломил корочку хлеба, понюхал, глубоко вдохнув в себя воздух, так что, наверно, мелкие крошки хлеба тоже оказались втянутыми в нос. Потом разломил помидор и сунул половинку в рот.

— Машина, конечно, хорошая, — негромко проговорил Афганец. — Согласен, ничего машина... Хорошо сработал Вобла... И мы хорошо сработали... Мы вообще прилично работаем.

— Ну? И что из этого?

— Ты же знаешь, Петрович, к чему я клоню... На дядю работаем.

— Каждый делает свое дело.

— Конечно... Одни на дорогах жизнью рискуют, другие в кабинете кнопки телефонные нажимают...

— Разберемся, — негромко обронил Петрович и налил себе еще водки. — Разберемся.

— Я вот подумал... А может, мы того... Может, мы и не угоняли эту девятку, а?

— Вобла доложит.

— А он нам нужен? — Легкая, расслабленная улыбка блуждала по губам Афганца, солнечные зайчики скользили по его закрытым глазам, и слова, казалось, были просты и необязательны. Но Петрович знал им цену, знал, насколько они опасны, услышь их кто-нибудь другой.

— Да, Вобла нам нужен.

— Жидковат он маленько... Трусоват.

— Пусть... Больше всего он рискует своей головой. Назад ему пути нет. Знаю, что он хитрожопый, вижу его насквозь. Не знаю, опускали ли его, но... У нас опущенные такие вот были.

— Сторонится он тебя. Чует. Что-то он в тебе чует, в глаза не смотрит...

— Вижу, Коля... Все вижу. — Петрович подпер голову руками, отчего морщины сделались еще глубже и расположились так, что лицо приняло выражение печальное и какое-то обиженное. Но Афганец уже знал, насколько ошибочно это впечатление. Петрович был один на этой земле, и его ничто не могло остановить, изменить принятое решение. Усталый, поникший вид изможденного работяги много раз выручал его, и Петрович знал, что не надо ему менять свою внешность, не надо наряжаться и хорохориться, не надо распрямлять плечи и горделиво вскидывать подбородок. Глупо все это, никчемно и недостойно.

— Маловато нас, — обронил Афганец.

— А сколько нас? — оживился Петрович. — Кто знает, сколько нас? Может, нас десять человек, может, все сто! Да я один могу такого шороху навести, что город на дыбы встанет! Один!

— Так-то оно так...

— Никто перед нами поперек дороги не стоит, никто! А появится — уберем! Уберем?

— Запросто, — улыбнулся, не открывая глаз, Афганец. — Всех уберем, как тех ребят в джипе... А их глаза разложим по баночкам и разошлем по родным адресам. Потом сделаем кучу денег и отнесем одному человеку. На, дескать, живи, дорогой, радуйся.

— Разберемся, — проворчал Петрович. — Во всем разберемся. Только болтай поменьше.

— Я не болтаю, я делюсь.