Банда

— С чем пожаловали? — спросил Голдобов, разливая кофе из металлической турмочки.

— Да так, мелочи... У меня здесь несколько заданий, но перед отъездом дали еще письмо. Пришло оно из ваших владений. Надо что-то ответить автору... Хочу посоветоваться, Илья Матвеевич.

Невинные слова произнес Фырнин, и сколько ни изучай, невозможно обнаружить в них тайный смысл. А он присутствовал. Этими словами Фырнин дал согласие на дары, подтвердил готовность сотрудничать с Голдобовым.

— Вот оно, — сказал Фырнин и протянул машинописную копию письма Пахомова. На письме стоял красный штамп редакции, скрепкой была подколота карточка, он сам красным фломастером размашисто написал в углу — “Срочно!” и, никого не обманывая, поставил свою собственную подпись, правда, не слишком разборчивую. Несколько цифр в письме обвел этим же фломастером и на полях поставил птички, как бы обращал внимание читателя на рубли, тонны, даты. Фырнин прекрасно знал, как все это действует на сознание и с каким возрастающим ужасом будет читать письмо этот загорелый, жизнерадостный и гостеприимный начальник.

— Да, — произнес Голдобов без прежней удали, — крутоватое письмо.

— Мы других не получаем, — опять произнес Фырнин условные слова. А означали они примерно следующее: не беспокойтесь, Илья Матвеевич, если у нас с вами все хорошо сложится, то мне ничего не стоит к этому письму отнестись точно так же, как к тысячам других — списать в архив. И Голдобов это понял.

— Еще кофе?

— С удовольствием! — воскликнул Фырнин благодарно и этим еще раз подтвердил — он свой человек и столковаться с ним можно.

— Жанна! — Голдобов поднял правую, невидимую для Фырнина бровь и чуть заметно подмигнул. — Кофе повтори, пожалуйста. Может, у тебя еще что-то найдется, печенье какое-нибудь...

Поднятая бровь означала, что Жанна может принести и коньяку, немного, но хорошего, рюмки желательно хрустальные и очень маленькие, закуски должно быть мало, но подороже. Жанна была подготовленной секретаршей и когда она появилась, на небольшом подносике стояло все, чего хотел Голдобов, правда, с единственным нарушением — бутылка была явно великовата. Но оправдывало Жанну, а значит и Голдобова то, что бутылка была темной, матовой с красивыми золотыми буквами “Наполеон”. И важное обстоятельство — она оказалась початой.

— Нив коем случае! — гневно воскликнул Голдобов проверочные слова.

— Я подумала, вдруг окажется кстати... Вы уж меня простите, мальчики!

И эти ее слова были условным кодом. Самое значительное слово — “мальчики”. Фырнин, услышав его, сделал для себя нужные выводы. Он все понял. Оно означало, что Жанна прекрасно к ним обоим относится, одинаково их любит, что маленькие рюмки со временем, может быть, даже сегодня вечером, она заменит на другие, что она готова не только называться девочкой, но и быть ею.

— Спасибо, девочка, — этими словами Фырнин согласился пригубить коньячку.

— Вы можете и не пить, — сказала Жанна, улыбнувшись Фырнину. — Я уж согрешу до конца... Или выполню долг гостеприимства... Налью, а вы решайте... Хорошо?

Наполнив хрустальные рюмки размером с голубиное яйцо, она вышла, помахивая пустым подносом, да еще успела скорчить Фырнину гримаску, дескать, не робей, с Голдобовым можно себя вести свободнее, он ничего мужик.

Фырнин взял рюмку вроде бы любуясь ее диковинными формами, игрой солнечных бликов в гранях. Голдобов поднял рюмку увереннее, уже для того, чтобы выпить.

— За успех вашей командировки, — сказал он.

— Спасибо, — кивнул Фырнин. — Для вас, я думаю, такие письма не редкость?

— Ох, не говорите, — вздохнул Голдобов, благодарный гостю за сочувствие. — Но с этим письмом вышла накладка... Дело в том, что автора... Вы уж извините... Нет в живых.

— Не понял, — Фырнин отложил недочищенный апельсин. — В каком смысле?

— В прямом. Погиб... Это очень печально, но лучше сразу назвать вещи своими именами. Он же из шоферни... Там свои счеты, своя система расчетов. То ли проигрался, то ли проворовался... Он долгое время пытался меня шантажировать, требовал деньги, припугивал самыми невероятными разоблачениями... Пользовался тем, что является моим персональным водителем. Конечно, я не мог это выносить слишком долго, от его услуг отказался. Сначала он писал на меня в местные органы, а когда увидел, что это не действует, вышел на Москву.

— И он писал на вас даже здесь, в городе? — пораженно воскликнул Фырнин.

— Что делать, — горестно качнул головой Голдобов и, словно бы в забытьи, опять наполнил рюмки.

— Будучи вашим персональным водителем? — в голосе Фырнина прозвучали гневные нотки.

— В газету писал, — произнес Голдобов горько, — в прокуратуру...

— И сколько это продолжалось? — Фырнин уже собирал материал, Голдобов не почувствовал, когда кончилась светская беседа и начался допрос.

— Да не меньше года, наверно... Он надеялся получить с меня некую сумму, я надеялся, что он образумится, потом наши надежды иссякли.

— И что?

— Я его выгнал. Согласитесь, нельзя держать рядом человека, который следит за каждым твоим шагом, за каждым словом.