Банда Мило

Во что же я превратил собственную жизнь? Свою жизнь. Первые шестнадцать лет я по большей части спал в маленькой комнатенке, к девяти убегал в школу. Ни девчонок, ни алкоголя, ни свободы. Потом попал в центр для молодых преступников, и ничего не изменилось. Потом снова домой, потом в тюрьму, и снова в тюрьму, потом… вот, начал повторяться. На меня надвигается двадцатилетний срок за решеткой. Ко дню освобождения я уже буду немолод. И сколько мне тогда останется? Может, еще лет двадцать, если повезет (и если мне удастся не угодить за решетку за такой длительный срок, в чем я очень сомневаюсь), прежде чем остаток вечности я проведу в теснейшей из всех своих камер. Черт меня подери!

Стоит ли все это продолжать? Не лучше ли прямо на месте закончить игру, спустить курок и надеяться, что в следующей жизни, когда Землей будут править роботы, мне дадут новую попытку?

Нет, не могу. Как не могу вернуться в тюрьму. Заключение даже хуже: оно мучительнее и продолжительнее по времени. А тут вставил в глотку ствол и распрощался с мозгами. Или нет? Всегда считалось, что вышибать мозги не больно, потому что это происходит в один миг. Но, возможно, так говорят лишь потому, что никто из прошедших через это еще не вернулся, чтобы опровергнуть сей факт. А может, это самый болезненный способ расставания с жизнью, какой только можно себе представить. Мы то и дело прибегаем к нему, потому что не знаем способа лучше. Лемминги тоже спрыгивают с отвесных скал, потому как считают, что приземлятся в желе или бланманже. Разумеется, так не происходит, но они все равно продолжают делать то же самое, и все потому, что наверху нет ни одного козла, который предупредил бы их об острых камнях и разбившихся леммингах на дне ущелья.

О чем я вообще тут толкую?

Как бы то ни было, смысл в том, что я и не помышляю о самоубийстве, по крайней мере оставлю это про запас: у Джеймса Бонда тоже есть вшитая капсула цианида на случай, если все пойдет из рук вон. А у нас есть другой вариант. Разве нет? Мы в огромном супермаркете. Тут куча жратвы и одежды, чтобы мы и наши заложники ни в чем не нуждались: были сытыми, умытыми и находились в тепле. Думаю, год у нас есть. Во всяком случае, я точно никуда отсюда не выйду, пока не придумаю, как это сделать.

— Мило.

Я оторвался от размышлений о жизни и повернулся к Гуди, который снова снял маску.

— Послушай, если мы пока никуда не уходим, так, может, отправим девчонку в больницу? Давай отдадим ее копам, — предложил он.

— Ни хрена! — возразил вдруг Норрис. — Они увидят, что мы в нее стреляли, и нам крышка. Ты сам сказал, если мы кого-то подстрелим, схлопочем двадцатку.

— Все верно. Но мы уже это сделали, так что свое всяк получим, — ответил я.

— Но они еще об этом не знают. Можно попросить ее не болтать. Заставить молчать, — продолжал он.

Я взглянул на Гуди, и тот сообщил нам, что если не вытащить пулю, то она лишится руки.

— Ну вот и займись этим, — опять встрял Норрис. — Ты ведь говорил, что можешь.

— Кончай, Норрис. Задолбал уже. С какой стати она должна делать нам одолжение? — Я на миг представил, как страстно девчонка желает увидеть собственными глазами, как нас вздернут на фонарном столбе. Нет уж. — Давай-ка вывезем ее отсюда. Пошли, Гуд, поможешь. Ты знаешь, что к чему. А ты, Норрис, останешься здесь. И не подпускай полицейских.

— Нет, погодите! — взмолился Норрис, но слушать его никто не стал.

Мы вернулись в столовую и послали Парки составить ему компанию, затем осмотрели Хейзел, прежде чем решиться ее транспортировать. Она была бледна как полотно и как-то нехорошо дрожала, несмотря на то, что ее укрыли таким количеством одежды.

— Она не сможет идти сама, мистер А, — заявил Гуди.

Мы находились под прицелом всех глаз, и я почувствовал себя уязвимым, находясь в самом центре такого скопления людей. Они с легкостью могли наброситься и разоружить нас, если бы только додумались до этого. Возможно, их останавливала угроза извне. А может, они просто поняли, что мы пытаемся помочь их подруге. Так или иначе, они сохраняли дистанцию. Очень мило с их стороны.

— Эй, приятель, как там тебя?

— Грэм.

— Слушай, там снаружи полиция, так что мы хотим передать Хейзел им в руки, чтобы ее доставили в больницу. Поможешь нам вывести ее на улицу, и ты свободен. По рукам?

— Ага. Что делать-то нужно?

Я послал его и Джеко найти что-нибудь типа носилок, чтобы донести Хейзел до погрузочной платформы, и они вернулись с дверью от столовой. Не очень-то они постарались. Мы осторожно уложили Хейзел на дверь, сделали белый флаг из швабры и самого светлого чайного полотенца, которое нам только удалось найти, после чего все четверо — я, Гуди, Грэм и Хейзел — медленно двинулись через развалины магазина навстречу солнечному свету. Гуди (предварительно натянув маску) и Грэм несли дверь; я размахивал флагом.

— Гуди, а что означает белый флаг? Это всего лишь перемирие? Или мы таким образом говорим им, что готовы сдаться?

— На самом деле и то, и другое. Может, лучше сообщим им о наших намерениях, прежде чем двигаться дальше? — предложил он.