Банда профессора Перри Хименса

— Тебе тоже будет плёхо! Совсем-совсем плёхо! — не выдержал Вито Фелуччи, повернувшись к китайцу сердитым лицом. — Я тебе кишки выпущу здесь же, в машине.

Лим задиристо хихикнул, оценив весьма и весьма оригинальную шутку этого янки, и снова взревел мотор, увеличивая скорость «ясуры». Дождь приотстал от них, молнии продолжали вспыхивать, озаряя чернеющие островки деревьев на раскинувшейся вокруг необъятной прерии. Было похоже, что им все же удалось оторваться от тайфуна, что тот идет стороной, сметая на своем пути все живое и неживое.

Они ехали еще часа полтора, потом свернули с основной автострады вправо, на узкую дорогу и где-то километров через пять подрулили к затерявшемуся среди мески-товой рощи дому китайца.

Окна на первом этаже еще светились, и тотчас во двор на звук двигателя машины повыскакивали чумазые детишки. За ними как колобок выкатилась толстая неопрятно одетая женщина, загнала мальчиков в дом.

На втором этаже для них уже были приготовлены постели. Лим шустро затаскивал, скрипя половицами, чемоданы. Когда они немного отдохнули и привели себя в порядок, толстушка, скорее всего, мексиканка, жена китайца, внесла на подносе зажаренную большую индюшку, сложенные горкой пухлые белые тортильи[8], два пузатых графина с какой-то розовой жидкостью, стаканы, вилки, ножи. Поводя по комнате черными глазками, толстушка не переставала улыбаться, повторяя: «Кушайте, господа! Кушайте!»

И на этот раз, почти как в Кейптауне, Дик чуть не объелся. Он все старался потушить вином пожар во рту от чиле[9], которым была посыпана густо индюшка. Коннету же показалось мало, и он подбивал Фелуччи попросить у мексиканки еще такую же живность и еще графинчик вина. Вито недовольно потопал вниз, там и пропал. Они уже и спать завалились, а тот все о чем-то беседовал с китайцем, часто взвизгивавшим от хохота и лопотавшим что-то неразборчивое. Видимо, Фелуччи что-то смешное наговаривал коротышке, позабыв об индюшке. Да она уже и была не нужна. Стерджен, развалившись спиной на кровати, мощно похрапывал.

Как вспышки магния в распахнутое окно влетали всполохи далекой зарницы, раздавались глухие раскаты грома, долетавшие до стен гасиенды мексиканки, ударяясь об них, отражаясь и затихая эхом в мескитовой роще.

* * *

Дик открыл глаза, проснулся, уставился недоуменно на стропила, на свисавшие с них желтые связки лука, пучки какой-то травы. В комнате было тихо. Кровать Вито была пуста. Коннет лежал на боку и не храпел. Снизу донесся неимоверный металлический стук. Поняв, что спать ему уже не дадут, Дик встал, выглянул во двор. Трое чумазых детей Лим Ченя, трое чернявых как цыгапчата мальчиков, забравшись на капот «ясуры», отплясывали никак харабе тапатио[10]. Заметив физиономию Дика, те чуть не свалились с машины, торопливо начали сползать, нащупывая грязными босыми ногами упоры. Дик рассмеялся, погрозил им пальцем, посмотрел на небо. Тучи, тяжелые, грозовые, надвигались откуда-то с моря, затягивая все голубое серым, черным, мрачным. Накрапывал редкий дождик. Погода явно испортилась.

Дожди шли четыре дня. Как с самого раннего утра принималось моросить, так и до ночи. Выпросив у китайца плащ — тот чуть покрывал спину Дика — и резиновые сапоги, приличного размера, вероятно, мексиканки, он облазил уже все окрестности, всю мескитовую рощу, выбираясь за ее пределы, в овраги и прерию. Издали, в дымке дождя, роща была сходна с персиковыми зарослями. В неописуемый восторг Дика приводили коренья и сложенные полусухие стволы деревьев. А там, где они были сложены кучей, москитом топились печи, причудливые формы, причудливые изгибы, переплетения, создавали иррациональный хаос, черную сюрреалистическую скульптуру. Законченность же этого произведения, возникшего по воле случая, еще больше подчеркивал глянцевый блеск, этот лак дождя и воды.

Вот бы сюда Хименса, подумал Дик, радуясь, что идет дождь, что не надо куда-то лететь, что у них возникло случайное незапланированное безделье. Рощу и прилегавшие овраги и прерии населяли разные животные, что-то рыжее вдруг промелькнет среди деревьев, какой-то зверек — не то земляная белка, не то кенгуровые мыши нырнут тут же в норку. А один раз — он сидел тогда за рощей на поваленном бурей дереве — подбежал большеухий заяц и замер, глядя на него. Заяц не мог, видимо, понять, что это там за изваяние в плаще, живое или неживое. Ветер подувал в сторону зайца, и если бы он не кашлянул, если бы Дик не рассмеялся и не засвистел, тот бы еще долго сидел рядом с ним. И тут заяц сорвался с места и огромными прыжками понесся в прерию. Дик видел его далеко, видел его желто-коричневую спинку, мелькавшую между чахлой растительностью. Заяц бежал по прямой, но все же эта кажущаяся прямая, будто подчиняясь законам Лобачевского, где-то там, далеко, в бесконечности прерии, сжималась, сворачивалась в дугу, забирая большим кругом влево. Возможно, — на охоте в штате Огайо, профессор ему рассказывал, посвящая во все тонкости мужского хобби, — заяц спустя час-два выбежит на это же место, описав пустынный гигантский круг.