Банда

– Своему можешь дать полную свободу действий. Пусть даже в Сочи слетает, чтобы проверить – где был Илья в это роковое утро. Разворот следственных действий нужен, понимаешь? Всеохватность. Город взбудоражен, мы должны этому убийству уделять постоянное внимание. Придут корреспонденты, может быть, тебе придется выступить по телевидению, дать заметку в газету… Но торопиться не надо. Пусть сначала твой крепыш разберется, мои крепыши постараются… тогда и разговор будет.

– Все понял.

– Желаю успехов.

Анцыферов послушал короткие гудки, озадаченно положил трубку, да так и остался сидеть с рукой на телефонном аппарате. Окинув себя взором как бы со стороны, он понял, что поза у него получилась красивая. Синий костюм-тройка, галстук сине-красными полосами, такой же платочек в кармашке, и сам он подтянутый, моложавый, с легкой проседью на висках, которая только красит настоящего мужчину… Злые языки утверждали, а в наше время злые языки самые правдивые, так вот они поговаривали, что уж раз в день, но обязательно, забегала к нему в кабинет молодая парикмахерша из соседнего салона – поправить прическу, освежить, сделать легкий массаж. Говорили и о других услугах, тем более, что иногда девица задерживалась гораздо дольше, нежели требовал прокурорский пробор. Хотя, если задуматься… Комната отдыха была, в ней холодильник, душ, диван, отдельный вход-выход… Для испорченного мышления этого вполне достаточно.

Почувствовав, что рука его на телефоне слегка занемела, Анцыферов поднялся, подошел к окну, остановился, отодвинув штору и опершись рукой о подоконник. Тоже красивая поза, если смотреть от двери. За окном стояла громадная липа, под ней безобразной толпой клубились всевозможные жалобщики, сутяги, свидетели, заявители и прочая шелупонь, которая ошивалась у прокуратуры каждый божий день. Он смотрел на них с высоты третьего этажа, сквозь гардинное полотно невидимый, скорбный и могущественный… Да, прокурор города был могущественным человеком, принимал он позы или нет, тешился с юной парикмахершей или читал ей вслух статьи уголовного кодекса, называли его Анцышкой или каким другим непочтительным именем.

Заскучав у окна, он подошел к столу, набрал номер по внутренней связи и коротко сказал:

– Павел? Зайди.

И через несколько минут он вошел – Павел Николаевич Пафнутьев. Едва взглянув на него, сразу можно было сказать, что со следователем Пахомову явно не повезло. Нет, Пафнутьев не казался таким уж дураком или убогим, но огня в нем было немного, если вообще был в нем огонь. Выглядел смурным, какая-то угнетенность светилась в его глазах, над которыми нависал тяжелый лоб. Бывает, конечно, что хотя человек и не хватает звезд с неба, но шустростью берет, усердие проявляет, по земле перемещается с некоторой живостью. А этот… Нет, ничем похожим Пафнутьев не отличался.

Вот вызвал его начальник, пришел он… Ну, поздоровался бы, руку пожал, улыбнулся бы, к окну подошел, сказал бы какие-то слова насчет толпящихся внизу граждан, которые, похоже, умом тронулись от безуспешных своих попыток найти правду и справедливость, о погоде что-нибудь ляпнул бы, похвалил бы начальство за нарядность, дескать, прекрасно выглядите, Леонард Леонидович… Нет. Вошел, остановился у двери, руки вдоль тела свесил, голову набок склонил и смотрит, не то затравленно, не то обреченно…

Надо сказать, что одевался Пафнутьев прилично, рубашонка хоть и заношенная, но чистая, местами даже выглаженная. Пиджак и брюки хотелось бы видеть на нем одного покроя, от одного костюма, но это не всем удается. К тому же тесноват на нем был пиджак, тут никуда не денешься, тесноват. То ли Пафнутьев купил его таким, то ли сам располнел за те годы, пока этот костюм носил. Носовой платок при нем был постоянно и, замечали, чистый, но всегда каким-то несуразным комком, отчего карман пиджака отдувался, а стоило ему вынуть платок, на пол вываливались крошки, мелочь, обломки спичек, троллейбусные билеты, какие-то таблетки, понять назначение которых было невозможно.