Прокладывало в пухлых снегах ровную розовую дорожку из пыхающих огоньков, искорок – будто толсто посыпали битыми стекляшками. Будто тыщи всяких бутылок: красных пивных, белых водочных, зелёных шампанских, синих из-под портвейна (его уважала Полька) – не жалея расколотили и искрошили меленько, в сверкающую пыль.
Стояла такая тишина, что в морозном фиалковом воздухе слышно было хрупкое потрескивание ломающихся и осыпающихся игл у редких невесомых снежинок. Деревья замерли в голубых, лиловых, серебристых меховых шубках.
Полька не могла на такие шубки наглядеться. Вечно тянула Бухалова к витринам, откуда их неизменно с руганью прогоняли охранники. Эх, Полька, изменщица Полька!
…Деревца замерли, боясь шевельнуться, стряхнуть с себя эфирный наряд. Измученный ночными переживаниями, город спал и не видел этой фантастической неземной, девственной, первозданной, новорождённой красоты.