Бандитский брудершафт

Перечить главарю никто не отважился. Синий метнулся в сторону ворот, остальные друг за другом поднялись в автобус. Рогуля уселся на водительское сиденье, включил фару, со второго раза нащупал длинным рычагом передачу.

Нагруженный автобус качнулся и нехотя отвалил от парапета.

Когда до ворот оставалось метров тридцать, по правому борту «Опеля» вдруг полоснул луч света. Ближе других к окошку оказался долговязый Жига. Он вытянул шею, заметил человека, бегущего наперерез, но замешкался, не знал, что делать.

Это был третий охранник, потерянный в самом начале Антипом, Жигой и Синим. Он совершил обход по дальнему маршруту, теперь возвращался к сторожке, внезапно заметил автобус, двигавшийся к распахнутым воротам, посветил фонариком и крикнул.

Водитель и не думал останавливать свой транспорт. Еще секунда — и автобус нырнет в уличную темень, за ворота.

Охранник, пожилой бородатый дядька, решительно вскинул ружье и выстрелил по черным квадратам окон старого шарабана.

Послышался звон разбитого стекла. «Опель» резко тормознул. Внутри загрохотали падающие ящики и коробки.

Тотчас глухо щелкнул ответный выстрел. Сторож схватился за грудь, обмяк, опустился на колено, выругался, погрозил пассажирам автобуса кулаком и повалился на землю.

Сыч стер пальцами кровь с лица. Один мелкий осколок разбитого стекла только что впился в его щеку. В другой руке он держал парабеллум с дымившимся стволом.

— Добейте! — приказал главарь банды.

Вофти-Тофти, стоявший у двери, вытянул из голенища сапога нож и выскочил из автобуса.

Главарь тем временем обернулся к Антипу, Жиге и Синему и заявил:

— А с вами, фраера дешевые, мы побалакаем чуть попозже, на малине.

Глава 4

Александр уже четвертый или пятый день проживал в полуподвале, пропахшем плесенью, расположенном посередке короткого Межевого проезда. Васильков начал сбиваться и терять им счет. Деньги, привезенные с фронта, у него еще оставались, но они довольно быстро таяли, так как Тимофей исправно находил поводы для ежевечерней попойки. Делая регулярные закупки на рынке или в коммерческом магазине, племяш нарочито демонстрировал ему худеющую пачку банкнот и скорбным голосом напоминал о грядущей катастрофе. Дескать, побыстрее бы сыскать работу. Что жрать-то будем? Не проживем на твои доходы.

Дядька соглашался с его озабоченностью. Покуда не наступало вечернее время, святое для выпивки, он таскал племянника по ближайшим учреждениям и предприятиям, где израненного фронтовика могли бы принять на службу. Сторожем, дворником, помощником коменданта, курьером, почтальоном. Кем угодно.

Пока им не везло. Но Васильков все равно настаивал на поисках. Вечером по заведенной традиции он готовил ужин и присаживался вместе с дядей к столу-тумбе.

— А вот ты знаешь, что было в Москве в середине октября сорок первого года? Нет, ты не маши головой. Ты ответь, — настаивал дядька.

— Откуда же мне знать? Я же в конце сентября уже на фронте кувыркался.

— Вот! А в истории Москвы, между прочим, шестнадцатое октября — самый темный день.

— Это почему же он самый темный?

Дворник огляделся по сторонам, словно в помещение мог кто-то незаметно пробраться, и прошептал:

— Да потому, что слух пополз, будто Сталин из Москвы сбег, а заводы и фабрики большевики готовят к ликвидации, то есть взорвать хотят. Усек?

Васильков промолчал. Что-то об этом он слышал, но развивать тему не хотел. Ему сейчас позарез хотелось услышать от дядьки про нечто другое. Но тот никак не сдавался.

— А оно ведь все к тому и шло, — заявил он пьяным голосом, разливая по кружкам очередные пятьдесят грамм. — Линия фронта проходила в получасе езды, метро не работало, люди метались в панике.

К алкоголю Васильков всегда относился спокойно. Сто грамм, положенные на передовой, он исправно выпивал, но восторга при этом не выказывал. Как говорится, пей, пока наливают. За праздничным столом, под хорошую закуску да с развеселой компанией мог употребить и побольше. Однако, оказавшись на постое у дяди и каждый вечер сидя с ним за бутылкой, Александр вдруг понял, что долго не протянет. Печень начала выражать недовольство ноющей болью в правом подреберье, а самым неприятным было то, что по утрам у него появилось желание опохмелиться, дабы пригасить жуткую головную боль.

— Составы в метро остановили, но входы завсегда были открыты. Это чтобы, значит, от бомбежек граждане могли хорониться, — просвещал племянника Тимофей. — Переоборудовали все честь по чести. Там, под землей, и магазины были, и парикмахерские, и медпункты. Более двухсот деток за войну под землей родилось. Я раз в городе под сирены попал, так на «Курскую» спустился. А там, ты не поверишь, библиотека работает!..