Бандитский век короток

— Спаси меня, пожалуйста, — обожгла жарким шепотом щеку дагестанца Ольга.

Али с трудом сглотнул подкативший к горлу комок и кивнул. Словно в ответ на его кивок, за дверью завопили:

— Пять минут истекли. Выходите.

В ответ Али громко и грязно выругался, выстрелив в направлении голоса, целя повыше баллонов. В темном коридоре заорали, заулюлюкали и надсадно, с треском ударили в дверь чем-то тяжелым. И еще раз. И еще. Дверь поддалась с жалобным скрипом, провисла на одной петле. В ярко освещенную комнату, спотыкаясь о лежащие тела милиционеров и воинственно вопя, вломились двое бандитов, замешкались на пороге, а из коридора всё напирали.

— Заткни уши и открой рот пошире, — сказал шёпотом Али и, тщательно прицелившись в щель между полом и ванной, аккуратно выстрелил в вентиль ближайшего к нему газового баллона. У него ещё хватило времени на то, чтобы бросить пистолет, и, обернувшись к Ольге, прижать ее к полу, прикрыв своим телом…

Александр Фокин по кличке Лом что есть силы пнул сорванную с петель дверь и ворвался в забаррикадированную комнату. Это именно ему задела плечо пуля, наугад посланная из комнаты.

И теперь Лом горел справедливой жаждой мести.

— Выходи, суки! Всех положу! — заорал он, размахивая пистолетом, ни на секунду не забывая, что Крот приказал доставить пленников живыми и невредимыми. Лом был очень исполнительным бандюком. Но сейчас его переполняло негодование. Ну ладно, живыми — это пусть, это — хер с ними, но невредимыми… Лом витиевато матюкнулся, сжав зубы, и в эту минуту его внимание привлекла огромная перевёрнутая ванна за сорванной клеёнчатой занавеской.

«Ха! Спрятались называется, чудики!» — подумал Фокин. Бестолковость защитников комнаты развеселила его и несколько уменьшила бушевавший в груди гнев.

— Ну, чё, вылезайте, козлы! Приехали! — крикнул Лом, переступил через труп Ивана Крутова и тут же споткнулся о лежащий у самого порога большой, ободранный газовый баллон…

И как-то сразу поплохело на душе у бандита Александра Фокина по кличке Лом. Странно и нехорошо переплелись мысли в его старательной, но недалекой голове. И присутствовали в этих мыслях баллон этот самый и перевернутая чугунная ванна. И уже почти он понял… и уже открыл рот, чтобы во всю мочь крикнуть: «АТАС!» Но в эту секунду гулко бухнуло, сверкнуло из-под ванны, мир на мгновение стал ослепительно белым и прекрасным. В открытый рот Лома ворвалось бешеное, ликующе ревущее пламя, затолкало обратно в глотку слабый крик и сожрало его внутренности, съело глаза, брызнувшие сочными виноградинами.

Кап… Упала во тьме капля. Кап… Летела, летела и больно, и прохладно разбилась о чей-то обожжённый лоб. Потекла струйкой в чье-то разбитое ухо. И был ещё испуганный женский шёпот, повторявший имя. Знакомое.

— Али… Али… — шептала она.

«Али… Али…» — ревел и гудел отовсюду колокол.

Он схватился руками за уши, чтобы не слышать, за глаза, чтобы не видеть ослепительную тьму, и вспомнил, что у него есть и руки, и уши, и глаза. И понял, что Али — это он. Вспомнив, закричал: «Оля!» — сел рывком, вытирая залитые кровью глаза.

Она сидела на корточках рядом, в одних испачканных копотью трусиках и вытирала его лицо мокрым от воды и крови полотенцем. Увидев, что он пришёл в себя, Ольга перестала всхлипывать и зарыдала в голос.

— Ты чего ревёшь? — спросил Али, с трудом слыша сам себя. Уши и голова его были словно набиты ватой.

— Я думала, ты уме-ер! — совсем зашлась в плаче Ольга. Али изумленно посмотрел на нее, вытер повисшую под её курносым носиком прозрачную каплю и с натугой заворочал головой, оглядывая царивший в комнате хаос из-под гордо возвышавшейся, треснувшей в двух местах, но всё же уцелевшей ванны.

Больше никого и ничего не уцелело. Пол и стены покрывали потеки крови и копоть, на полу валялись осколки, обломки и ошметки человеческих тел. Потолочные перекрытия лопнули, провисли, но каким-то чудом ещё держались.

— Ни фига себе, — пробормотал Али, поднимаясь на ноги. Девушка поддержала его, и они стояли, покачиваясь, прижавшись друг к другу. — Нам нужно уходить, — с трудом проговорил Али. — Скоро всё рухнет…

Зазвонил телефон. Бодро, заливисто и неуместно, как смеющийся на похоронах дурак. Определив направление звука, Али откинул обугленную полу кожанки, надетой на то, что еще недавно было высоким, худым парнем, и с удивлением увидел выпавшие на окровавленный пол детские белые кроссовки.

Обгорелый и треснувший, но всё ещё работающий телефон нахально заорал снова, и дагестанец снял его с пояса трупа.

— Лом! Это ты, Лом?! — надрывался далёкий голос. — Вы всё закончили? Вас уже три часа нет! Веселенькое дело. Чего так долго копаетесь?!

— Ага, весёленькое, — устало произнес в трубку Али. — Приезжай, обхохочешься! И, нажав кнопку «END», набрал номер Магомедова.

* * *

Сильно пахло гарью, смрадно и тяжело разило свежей кровью, и витал над всем этим слабый, но явственно ощутимый запашок безысходности.