Бандитский век короток

«Ма…» — тихо и радостно подумал он, а не сказал. Его скованные ледяной коркой губы лишь слабо шевельнулись. Весь подался к ней, чтобы, как в детстве, уснуть на ее груди под тихую колыбельную. Но черты матери были холодны и суровы. Она гневно говорила что-то, ругала его, а он не мог понять ни слова.

Однако постепенно в его почти уснувшее уже сознание теплой искоркой скользнуло слово, которое раз за разом повторяла мать: «Ольга… — говорила она. — Ольга…»

С отрешенным удивлением Гром увидел, как, помимо его воли, правая, лишенная всякой чувствительности рука зомби царапает опаленный край кармана кожаного пальто. На снег упала невидимая в темноте, подаренная Али упаковка капсул, предназначенных для американского спецназа, начиненная адской смесью антибиотиков, анестетиков, кофеина и кокаина, и черт его знает чего еще.

Гром не видел, как она упала, потому что ресницы его смерзлись. Не слышал, как она упала, потому что в ушах его пел прибой, на котором он качался вверх-вниз.

Но он ЗНАЛ, что она выпала из кармана и лежит где-то здесь, рядом, в темноте.

Раскачавшись из стороны в сторону на волнах прибоя, он повалился лицом в снег, ударившись бровью о камень, и осторожно заелозил щеками, губами по жесткому насту. Пару раз он прихватывал зубами мелкие ветки и горькие кусочки сосновой коры. Зашарил правее и наконец нашёл.

Давно, когда он учился во втором классе, в школьном туалете к нему подошли три пятиклассника. Один из них, стрельнув глазами по сторонам, тихо спросил:

— Бублегума хочешь?

До этого Алёша пробовал жвачку только один раз в жизни. В тот день они с Витькой Рулевым, сбежав с уроков, «зайцами» уехали на электричке в Москву и у гостиницы «Космос» выменяли у здоровенного белозубого негра на два октябрятских значка и пионерский галстук большую пачку «Джуси фрут».

Весь остаток того дня они с Витькой просидели в ветвях древнего «Ла Фудра» и жевали восхитительную терпкую свежесть.

При этом воспоминании рот маленького мальчика моментально наполнился слюной.

— Держи, — верзила протянул Алёше красивую блестящую упаковку, на которой была нарисована красивая тётя с большими сиськами. Внутри мягкой упаковки угадывалось что-то похожее на большую таблетку.

Недолго думая, Алёша сунул пакетик в рот целиком…

— Открой, придурок! — покатились со смеху старшеклассники. Мальчик надорвал изжёванный пакетик и сунул ему в рот ароматное содержимое, пахнущее ананасом и почему-то резиной…

Обессилевшие от смеха дебилы сползли по стене на заплёванный пол.

В эту секунду дверь распахнулась, и в прокуренный воздух туалетной комнаты ворвался вихрь. Витя Рулев дрался как лев. Он так махал кулаками и так орал матом, что великовозрастные шутники, опасливо поглядывая на него, бочком-бочком двинулись к двери.

Изумленно наблюдавший эту сцену Алёша выдул изо рта большой, красивый пузырь и спросил, рисуясь:

— Что, Витюха, жвачки хочешь?

Виктор некоторое время исподлобья смотрел на него, потом покраснел, побледнел и вдруг захохотал так, что из носа у него выскочила здоровенная зелёная сопля.

— Выплюнь сейчас же, придурок! — с трудом выговорил он между приступами смеха. — Это же гондон! Его знаешь куда надевают!

Когда Гром почувствовал во рту кисловатую прохладу фольги, вкус, который всегда ассоциировался у него с чем-то постыдным и мерзким, он радостно замычал сквозь зубы и старательно заработал стянутыми морозом челюстями.

Эффект действия заморского снадобья напоминал снятый замедленной съемкой взрыв бомбы. Дрогнуло что-то в самой глубине Грома. Медленно вырос где-то между животом и мозгом жаркий шар размером этак примерно с Солнце и продолжал расти, проясняя сознание, выдавливая из тела Алексея смертный сон и холод. А вместе с теплом пришла слепящая ярость.

— Р-разжую, гондоны! — прорычал Алексей, поднимаясь на ноги. Он оглядел пустынный берег в поисках матери, которая вот только что, сию минуту была здесь, неслышно исчезнув за черневшими у самого берега деревьями.

А поземка заботливо замела его следы.

* * *

Вода была ржавой и вонючей. И отдавала мочой. Она текла тонкой струйкой из проржавевшей, покрытой слизью трубы и звонко билась о дно подставленной Громом консервной банки.

Только этот одинокий звук да еще редкие стоны мечущегося в бреду Алексея нарушали безмолвие подвала старой пятиэтажки.

Действие волшебных таблеток начало слабеть ещё на окраине города. Али предупреждал, что после кратковременной вспышки активности наступит депрессия и длительный упадок сил.

Самочувствие Грома в момент упомянутого дагестанцем «упадка сил» напоминало старую шутку Жванецкого: «Почему лимон с ножками? Видимо, кто-то выдавил канарейку в бокал». Вместе с окончанием действия таблеток, словно луч разряженного фонаря, потускнело и восприятие реальности.

Гром решительно не помнил, как открыл отмычкой простенький замок, врезанный в обитую ржавым железом дверь, как ужом полз в темноте, тыкаясь лицом в человечьи и кошачьи какашки, и как забился последним сознательным усилием под теплую трубу отопления.