Бандиты. Книга 1. Красные и Белые

Митя был голоден. Всю пайку он отдал замур- занным беспризорникам на вокзале еще в Москве, в животе урчало. Он не заставил просить себя дважды, тем более что к чаю были грудой насыпаны ржаные сухари.

— Итак, — Фрунзе уселся напротив гостя и чинно отхлебнул из стакана. — Вы закончили курсы политработников?

— Так точно.

— И рветесь на фронт?

— Так точно!

— Прекрасно. Ваша анкета мне сразу понравилась. Как вы смотрите на то, чтобы стать бригадным комиссаром?

По счастью, Митя уже проглотил размоченный в сладком кипятке сухарь и не подавился.

— Бригадным?!

— Поймите, у нас жестокая нехватка кадров. Если в малых подразделениях политработников еще могут подменять краскомы, то в крупных соединениях эти должности пустуют. А нам очень нужен комиссар в формируемой в Алгае бригаде. Вы понимаете меня?

— Я готов, товарищ Фрунзе.

— Прекрасно. Товарищ Чепаев, будущий командир бригады, будет здесь с минуты на минуту.

Чепаев? — изумился Митя. — Тот самый, который...

■— Да-да, тот самый, который... Хотя надо сказать, что слава товарища Чепаева все же несколько преувеличена. В связи с этим я и вызвал вас к себе.

Фурман, подавив внутреннее волнение, обратился в слух.

— Видите ли, Дмитрий Андреевич, товарищ Чепаев в последнее время несколько... хм... оторвался от действительности. Он слишком уверен в том, что его рабоче-крестьянское происхождение — залог его победы и успеха в боях. Не любит военспецов, перешедших на сторону советской власти, не любит интеллигенции, вообще подвержен множеству предрассудков. Ваш предшественник, товарищ Ёжиков, не раз указывал Василию Ивановичу на недопустимость такого поведения. Красному командиру недостойно быть таким ограниченным, понимаете?

Митя истово кивал.

— Так вот, у меня к вам просьба — начните работу именно с товарища Чепаева. Вы же на филолога учились? Привейте товарищу Чепаеву любовь к слову, к искусству, к знаниям. Покажите, что жизнь — это не только конная атака. Возьмите его в духовный плен. Вы меня понимаете?

— Так точно, товарищ Фрунзе.

— Вот и отлично. И еще. Есть у Василия Ивановича странность одна — не расстается он с одной

безделушкой, талисманом в виде льва. Он уверен, что именно этот талисман приносит ему победу. Надо как-то его от этой поповщины отучать. Как только представится удобный случай — заберите у него эту вещь. Заберите и припрячьте. Конечно, он сначала нервничать будет, но потом... ну, вы понимаете.

— Так точно.

В дверь постучали, появился секретарь:

— Товарищ Фрунзе, там Чепаев. Запускать?

Фрунзе лукаво посмотрел на Митю и громко

сказал:

— Запускайте.

Дзержинский

Яков Петере, заместитель председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии, вошел в кабинет Феликса Эдмундовича без стука.

— Что у тебя? — спросил Дзержинский, не отрываясь от вороха бумаг.

— Пришла первая шифровка от Белого.

— Внедрился уже, значит?

— Так точно.

— Читай.

Петере достал из папки шифровку и прочел:

— «Сижу на вокзале. Народу много. Бога нет».

— Чего?

11етерс повторил.

— Что это за галиматья?

— Кодовые фразы.

— А на нормальный язык перевести?

— Э... Внедрился, подозрения не вызываю, объект пока не найден.

— Как мне эта конспирация надоела, Петере. 15 следующий раз давай без усложнений.

— Есть.

— И эти «есть» брось, не на людях. Как думаешь, справится Белый с заданием?

— Он заинтересован, Феликс.

— Кровно заинтересован?

— Материально.

Дзержинский поморщился.

— Плохо это. Заинтересованность должна быть кровной. Материальное — это пыль, прах. Как там у Некрасова? «Умрешь не даром: дело прочно...»

— «...когда под ним струится кровь», — закончил Петере.

Дзержинский замолчал, погрузился в раздумья.

— Ладно, Яков, ступай. Пусть Белый делает свою работу, сообщай мне только тогда, когда будут подвижки.

Петере, не прощаясь, вышел из кабинета. Дзержинский снова погрузился в чтение.

Операция началась.

ЛЕТО 1919 ГОДА

Астрахань

Башка болит, рубаха вся заблевана, руки холодные трясутся, колени дрожат, сердце колотится... Опоила, ведьма, как есть — опоила.

Лёнька оперся о стену. Ох, как сильно качается стена! Колени ходуном ходят, мутит, пол прыгает то вверх, то вниз. И главное — народ кругом, много народу, и каждый норовит пихнуть — кто плечом, кто котомкой, кто ящиком. Пахнет ржавой водой, углем, креозотом... Никак вокзал?

Проходивший мимо старик, чистый и отутюженный так, словно на фотокарточку сниматься надумал, остановился и посмотрел в лицо Лёньки.

— Аристарх, что вы здесь делаете? — спросил он. — Да еще и в таком виде?

Лёнька попытался ответить, что он никакой не Аристарх, но язык распух и мешал говорить.

— Вы пьяны? — рассердился старик. — Позор! Какое счастье, что ваш покойный папенька не видит, как вы опустились. У вас еще молоко на губах не обсохло, а туда же...

Молоко... Точно — молоко! Лёнька еще подумал — странный у него вкус, не скисло ли? А мачеха, видать, туда отравы какой-то ухнула, не пожалела. И что теперь? Долго он тут валялся? И главное: где это, тут?

— Где... я... — не своим голосом спросил Лёнька.

— Известно где — в Астрахани. Полно, да вы ли :>то, Аристарх?