Бангкок - темная зона

— Брат, извините, не знаю вашего монашеского имени.

Надо отдать должное, его невозмутимость казалась непробиваемой.

— Не имеет значения. По выражению вашего лица заметно: вы вообще не верите, что у меня может быть монашеское имя. Ведь так?

Снова взбешенный, я спросил:

— Скольким заповедям вы следуете?

— Детский вопрос, детектив. Вам отлично известно, что каждый монах должен следовать двумстам двадцати семи заповедям.

— Прошу прощения, — извинился я. — Сказал глупость. — Меня поразило, что он говорит на литературном тайском языке. Я ожидал встретить недалекого, неграмотного юношу с бедного Севера.

— Понимаю. Если я вел себя не как монах, вы решили, что я не могу быть монахом. Это называется приверженность стереотипам или, говоря проще, серость. Детектив, вы всегда ведете себя как детектив?

Изящество его ответа выбило у меня почву из-под ног, и я пролепетал:

— Для монаха вы проводите слишком много времени в интернет-кафе. Вы модернистский буддист?

Он ответил улыбкой, на грани покровительственной.

— Разумеется, нет. Модернизм — это в основном форма развлечений, притом искусственная. Модернизм не переносит катастроф в окружающей среде и перебоев с поставками нефти. Для него губительны даже атаки террористов. И он, конечно, несовместим с бедностью, в которой погрязли многие из нас. Один щелчок выключателя, и образы исчезают с экрана. Нас снова начинают мучить древние вопросы: кто я такой? Откуда взялся? Куда иду? Но если не обладать мудростью, эти вопросы отравляют. Смятение находит выход в фанатизме, что ведет к конфликтам. Стоит разразиться одной высокотехнологичной войне, и мы будем отброшены в каменный век. Это и есть связь между модернизмом и буддизмом. Иными словами, такой связи не существует, если не считать второе лекарством для первого. — Он неожиданно обаятельно улыбнулся. — С другой стороны, удобно скачивать из Интернета буддийские тексты, вместо того чтобы часами искать их в библиотеке. До недавнего времени я не представлял, насколько ограниченна Теравада. [25]Если бы мне сейчас предстояло посвящение в духовный сан, я бы предпочел Дарамсалу, [26]где живет далай-лама.

Я отодвинул стул назад — до меня стало доходить, что дело приобретает неожиданный, даже скандальный оборот. И с удивлением обнаружил, что загипнотизирован юным братом, чья личность мне казалась все более иллюзорной, чем больше он открывал рот. Неужели я принял его изощренность за обман только потому, что он оказался настолько продвинутым, что не заботился произвести на других впечатление? Может, ему на это наплевать? Таким и должен быть настоящий монах.

— Давайте пройдем в отдельную комнату, — предложил я. И уже в нашей крохотной комнате для допросов я спросил: — Вы больше недели следите за мной. Почему?

— Хотел рассказать о своей сестре. — Его участие и отчужденность могли быть и наигранными, и естественными.

— Располагаете информацией о ее смерти?

— Ничего подобного.

— В таком случае что привело вас ко мне?

— Это она располагает информацией, которой хотела бы с вами поделиться. Она приходит ко мне каждый вечер. Ее душа не спокойна.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы переварить его ошеломляющую криминалистическую новость.

— Но зачем вам потребовалось играть в эти игры? Почему не пришли ко мне как нормальный человек?

— Я не нормальный человек. Я монах.

— Или ваши слова имеют какое-то отношение вот к этому? — Я показал на его левое запястье, где белел короткий шрам — точная копия того, что я видел у Дамронг.

— Не то, что вы думаете, — улыбнулся он. — Юношеская глупость, не более того.

Я что-то покорно проворчал и со вздохом попросил:

— Расскажите все, что знаете.

— Не здесь. — Монах окинул взглядом помещение. — Предпочитаю на улице. Думаю, вы тоже. Я не ошибся?

Он вышел из здания первым, я — за ним, и мы оказались под ослепительным солнцем, среди никогда не утихающего делового шума. Я следовал на полшага позади, как требовала традиция. Мы держались рядом с человеком в соломенной шляпе, который катил тележку, полную веников, щеток и швабр, и я наклонял голову и подставлял монаху ухо, чтобы не упустить ни одного слова.

По словам брата, Дамронг была кем-то вроде женщины-архата, или буддийской святой. Когда он родился, его назвали Гамон, а имя Титанака он получил в монашестве. Он рос больным ребенком. Мать пристрастилась к наркотикам, и время от времени ею овладевали приступы беспричинного гнева. Отец был профессиональным преступником, и все его тело пестрело магическими наколками на древнем кхмерском языке. Когда Гамону исполнилось семь лет, отца не стало — местные полицейские совершили ритуальное убийство. И отец, и мать были кхмерами и бежали после того, как Никсон стал подвергать бомбардировкам восточную часть их страны и дестабилизировал там обстановку. Оба ребенка родились в лагере для беженцев по эту сторону тайской границы. Уважение монаха к сестре показалось мне безграничным.