Бангкок - темная зона

— Я и сошел. То, что мир именует здравомыслием, для монаха блудливый компромисс.

— Но что-то вас все-таки спасло. Сейчас вы выглядите вполне нормальным.

Он пытливо на меня посмотрел.

— Спасло? Спасать нечего. Вы, мой друг, рассуждаете как христианин. Невозможно предать себя Непознаваемому в надежде, что этот поступок дарует спасение. Ничего подобного. Во Вселенной нирваны спасения быть не может, поскольку мы никуда не пропадаем и ниоткуда не возникаем. Выбор остается между нирваной и невежеством. Такова зрелая правда, которую внушает нам Будда. Мы сумма нашего горения. Нет горения — нет существования.

Я с благоговейным трепетом принял поражение: мэтр легко положил на лопатки студента-неуча. И, решив не выставлять себя дураком и больше не испытывать его, снова обратился к криминальным вопросам.

— Если таково ваше озарение, зачем вы тратили силы и искали меня?

— Я уже говорил: дух моей сестры не может успокоиться. Как монах я больше не имею отношения к ее дхарме, но у меня остались частицы долга перед ней. — Когда он заговорил о долге, то употребил слово, которому нет соответствия в английском языке. Это слово подразумевает очень сильные обязательства, известные в моей культуре как гатданьу, что-то вроде долга крови.

— Чем может помочь полицейский такому почти святому, как вы?

Может, разыгралось мое воображение, или на мгновение его лицо на самом деле посуровело?..

— Ее дух жаждет правосудия, — сказал он.

Прошло несколько секунд, и опять брат Дамронг первым нарушил молчание.

— Почему вы не задаете вопрос, который подтолкнет расследование? Ведь вы пришли именно за этим.

— Хорошо. Вы знаете о видео? — спросил я.

Время бежало, но он не отвечал. И я опять взял слово:

— Кто-то анонимно прислал мне видеозапись. Полагаю, что сделали это вы. — Я подождал реакции, но молодой человек молчал. — А я думал, вы хотите помочь в расследовании. Что вы знаете об этом видео?

Пауза тишины длилась довольно долго, прежде чем он произнес:

— Я все еще поддерживаю связи со своей деревней. Монахам разрешается пользоваться электронной почтой. Снова молчание, переходящее в вечность. Казалось, он словно улетал в другую вселенную.

— Функция Запада заключается в том, чтобы превращать тела и умы в продукты. Запад не понимает, что остальной мир считает это непотребством, разложением нашей стремящейся к нирване природы. — Брат Дамронг нахмурился.

Я почувствовал, что во мне вновь зарождаются сомнения, — может быть, потому, что заметил судорогу на его лице, или какой-то жест, или потому что изменилась его речь, стала чуть-чуть грубее.

Я сконфуженно кашлянул.

— Брат Титанака, позвольте один очень личный вопрос.

— Для монаха нет личных вопросов.

— В таком случае ответьте для пользы расследования, насколько близки вы были с сестрой?

Он сверкнул глазами, но ничего не ответил. Вместо этого неожиданно, и необъяснимо, поднялся и, оставив меня на балконе, пошел вниз. Я остался в позе полулотоса, наблюдая за его изящной, размеренной походкой, пока он в своем ниспадающем шафрановом одеянии не скрылся в святилище. Наверное, брат Дамронг рассчитывал, что я уйду, и меня подмывало именно так и поступить. Но я, хоть и чувствовал себя глупо, остался и коротал время тем, что наблюдал молчаливую, но ни на минуту не прекращающуюся жизнь храма.

Через час брат Дамронг вернулся. Нисколько не удивившись, что я по-прежнему на балконе, он устроился в позе полулотоса неподалеку от меня и с резкой внезапностью, которую я объяснил следствием дисциплины ума, сказал:

— Мы стали ближе, когда ей было двадцать с небольшим, а я еще был подростком. Она постоянно извинялась, что пользуется мною в качестве подушки, если хочет выплакаться, но только таким образом могла с собой совладать. Говорила, если будет платить за мое образование, я стану понимать окружающее лучше, чем она.

— Она рассказывала о своих клиентах?

Я с интересом наблюдал, как его безмятежность трансформируется в ненависть. Он словно стянул с себя резиновую маску, под которой оказалось неизвестное чудовище с планеты-карлика.

— Обо всех потеющих, красных, коричневых, черных, толстобрюхих, воющих от отчаяния, покинутых, душевно-ущербных, обо всех конченых охламонистых засранцах. О каждом из них. Ей требовались все ее силы, чтобы казаться бодрой. Иногда она даже притворялась, что любит их, какими бы они ни были говнюками. — Он нахмурился. — Так было до того, как она превратилась в бесчувственную профессионалку.

Я был огорошен не столько изменением его поведения, сколько тем, что он, казалось, сам этого не сознавал. Но было еще кое-что, отчего у меня на затылке зашевелились волосы. Теперь его голос звучал точно как у Дамронг: тот же тембр, те же обороты речи.

— Понятно, — нервно ответил я.

Он, не переставая хмуриться, отвернулся, вероятно, догадываясь, что сказал что-то не то, но не мог понять, что именно. Потеряв всю свою безмятежность, он беспокойно комкал в кулаке платье. И явно хотел от меня избавиться.