Бангкок - темная зона

— Как же, конечно, — кивнула карлица, нисколько не удивившись, что появляется человек из ниоткуда и начинает собирать деревенские слухи. — Очень, очень печально.

— Я ему сказала, что она из буйной семьи.

— Буйной? — Карлица тоже употребила иссаанское слово. — Это ты в точку попала. — Она подняла на меня глаза, безошибочно угадав во мне представителя власти. — Говорят, ее брат Гамон безутешен.

— О да, — расстроилась моя хозяйка из-за того, что упустила такую драматическую деталь. — Они были очень близки. Но он монах и, конечно, знает, как с этим справиться.

— Еще повезет, если он не наложит на себя руки, — возразила карлица. — Монах или не монах, а она была его единственной поддержкой.

Когда внизу раздался голос еще одной любопытной соседки, пожелавшей посмотреть на таинственного гостя, я понял, что пора уходить. Достал из кармана удостоверение и потряс перед ними. Никто особо не удивился, а карлица вызвалась проводить меня к дому матери Дамронг — обыкновенной лачуге, единственной в деревне не имеющей садика с цветами. В углу перед фасадом возвышалась куча мусора. В отличие от других домов в деревне этот стоял на деревянных сваях без бетонных пасынков. Они уже изрядно подгнили, как и ведущая к двери лестница.

Мне пришлось постучать несколько раз. Когда дверь отворили, я увидел почти пустое пространство, заставленное пластмассовыми ведерками, чтобы собирать воду с протекающей крыши. В дальнем углу перед матрасом моргал черно-белый телевизор.

Женщина уже была пьяна. Свою худобу, какая отмечает последнюю стадию алкоголизма, она скрывала под черной майкой и поношенным саронгом. Все, что бывает с ногами пьяниц, у нее уже случилось. Женщина двигалась скованно, рывками, словно у нее между мозгом и нижними конечностями оборвалась нервная связь. Я никогда не видел, чтобы лицо так почернело от страха и ненависти. Лет двадцать назад она была еще в форме, но теперь осталось только трясущееся тело и поврежденный, как процессор компьютера, мозг. В нем уже давно не было никакого высшего сознания. Я понял, что допрашивать ее нет смысла, и мне пришлось менять план на ходу. Я показал ей удостоверение.

— Ваш сын Гамон передает вам привет.

Женщина уставилась на меня, явно не понимая смысл слова «сын».

С порога я поискал глазами, что могло бы напомнить ей о нем. И заметил только пришпиленный к стене рекламный плакат мотоцикла «Харлей Дэвидсон». Если не ошибаюсь, это был «Фэт бой». В глазах женщины мелькнула искорка света. Она сделала жест, словно отмахиваясь:

— Свалил.

— Он стал монахом.

Она сверкнула на меня глазами.

— Свалил.

— А ваша дочь Дамронг?

Мне показалось, это имя ничего не значит для нее. Может, она помнила дочь по домашнему прозвищу, но я не знал, как Дамронг называли в семье. Я вынул из кармана снимок, сделанный фотостопом с кадра видеозаписи: красивое лицо, заснятое за пять минут до смерти. Изображение произвело на старуху странный эффект — воспоминаний не пробудило, а скорее заставило заглянуть в параллельный мир. Она показала пальцем на хлипкое сооружение в углу помещения — что-то вроде отдельной комнатушки, отгороженной фанерой и закрытой на примитивный висячий замок.

— Борисот, — сказала она. — Девственница.

Я знал местную традицию: для девушек, достигших половой зрелости, сооружали отдельную комнату, чтобы обеспечить неприкосновенность, пока не будет найден муж. Этот обычай обыгрывают в каждой второй «мыльной опере», которую показывают по телевизору. Что-то произошло с психикой старухи, и она решила блюсти невинность отсутствующей дочери, которую сама толкнула заниматься проституцией и о которой много лет ничего не знала. Пришлось дать ей двести бат — только тогда она достала ключ и отперла замок.

Внутри каморки размером два на четыре были устроены стойки, на которых держались фанерные стены. Больше там ничего не было, кроме двух фотографий Дамронг. Одна, старая и пожелтевшая, была прикноплена к стене. Такие снимки девушек могут делать только сельские фотографы: с мягкими чертами лица, сияющими глазами, в стоящем колом белом платье со множеством кружев. Дамронг фотографировали лет в тринадцать, не больше, и велели смотреть вверх, в небеса, туда, где телевизионный рай с красавцем мужем и кондиционером. Несмотря на старания фотографа, на карточке просвечивала природная красота девушки, в силе которой нельзя было усомниться. Другой снимок запечатлел момент, когда ребенок бежал под огромным слоном. Старуха заметила, что я разглядываю его, и что-то забормотала на родном кхмерском. Я ощутил в тот момент безысходность. Наверное, это было тем самым чувством, с которым решила бороться Дамронг, когда была еще совсем маленькой.

— Одну минуту, мать. — Я приложил палец к ее губам.