Бангкокская татуировка

Ничего страшного. Может, он просто сегодня не в духе? Но у Чаньи похолодело сердце, когда тот показал ей свой миниатюрный телескоп.

— Они постоянно скалятся и усмехаются. Это… черт знает что!

— В чем дело, Митч? Что случилось?

Тернер мотнул головой:

— Как это возможно? Почему они до сих пор не в аду? Ведут себя так, будто всего-навсего принимают душ, а потом делают вид, словно ничего не произошло. Как если бы встретились добрые друзья — оказывают друг другу услуги: он помогает ей деньгами, а она ему отсасывает и дает. Это подобно, подобно… не могу даже выразить!

По дороге из Сурина Чанья делала пересадку в Бангкоке и специально ради Митча заскочила в супермаркет в центре города — купила бутылку его любимого красного калифорнийского вина. Он поморщился, но штопор протянул. Чанья нашла два стакана, от души налила и смотрела, как Тернер пьет. Потом ждала, когда подействует волшебство. Сначала ей показалось, что ничего не происходит: Митч продолжал ругать грязных, похожих на животных молодых людей, которые каждый вечер толпились у хибар проституток. Но мало-помалу его настроение изменилось, в глазах появился блеск, хотя и с сумасшедшинкой, но это было все-таки лучше, чем депрессия. Внезапно Митч улыбнулся и встал на колени перед сидящей на диване Чаньей:

— Какой же я все-таки ханжа!

— Что верно, то верно.

— Снова начал выделываться. А знаешь, чего мне хочется больше всего на свете?

— Трахнуть в задницу тайскую шлюху.

Потрясенный взгляд, затем смех:

— Господи, Чанья, что со мной такое? С чем я не могу справиться?

Она сдержалась и не ответила: «С реальностью». Если честно, Чанья испытывала возбуждение — пять месяцев ни с кем не спала и теперь вспомнила, какой американец заводной, когда выпьет. Она позволила ему себя раздеть. После великолепного, как всегда, представления Митч внезапно разрыдался:

— Извини, дорогая, у меня ум за разум заходит. Может быть, это ошибка? Совсем не хотел снова начинать тебя мучить. Я, наверное, невыносимый, конченый урод.

Чанья погладила его по волосам и ничего не ответила.

Во время первой поездки она провела у него три ночи и начала понимать, что с ним случилось. Мозг Митча работал в том же режиме, что в Вашингтоне, но тем не менее разница оказалась огромной. В округе Колумбия работа играла роль увеличительного стекла, фокусирующего его дарования, и давала пищу для постоянных размышлений. Пусть, уходя из конторы и меняя индивидуальность, он приходил в дурное расположение духа, но оставалось ощущение, будто за ним что-то стоит, а он чего-то добился и продолжает идти вперед. Другими словами, в Вашингтоне перед глазами стояла цель, а это для любого американца высшее божество.

В Сонгай-Колоке цель исчезла. Он солгал начальству и, чтобы приехать сюда, воспользовался ложным предлогом. Это стало очевидно на следующий день после появления на юге Таиланда. Благодаря своему пытливому уму Митч сразу понял, что этот город-бордель отнюдь не вотчина мусульманских фанатиков — хотя бы потому, что здешние мусульмане свободного нрава знали, как разобраться с мешающими жить бородачами. И вот, за неимением лучшего, агент ЦРУ вечер за вечером следил за лачугами проституток. Это превратилось в его цель. Отвратительно вульгарную. Иногда из участка выходили полицейские перекинуться с девочками парой слов, поболтать, выпить по бутылке пива. Затем появлялись клиенты, тоже болтали с проститутками, болтали с полицейскими. Атмосфера, как на вечеринке — никто не испытывал ни малейшего чувства вины. Мусульманские юноши обращались с девушками на удивление почтительно вежливо. А проститутки — никто бы не сказал, что они обитают на низшей ступени феодального общества — как будто не страдали комплексом неполноценности. И выглядели намного счастливее, чем какой-нибудь конторский дармоед. Если подумать — счастливее всех, кого он знал в США или в Японии. Их живость не была напускной, она была у них в характере.

Для человека с меньшим духовным багажом это не возымело бы эффекта землетрясения, но Митч, надо отдать ему должное, увидел в ситуации глубокий смысл. Юноши исповедовали ислам и, хотя носили усы и тюбетейки, являли собой эквивалент добропорядочных христиан. Но тем не менее радостно грешили, словно не замечая, какое воздействие оказывает такое поведение на их бессмертные души. Что же здесь творится?

Ответ дала Чанья, ветеран на поле сражения, именуемом западным сознанием:

— Они ничего собой не представляют, Митч.

Американец захлопал глазами. Черт возьми, а ведь так и есть. Никому из них, и уж тем более вот этим юным ловеласам, не приходило в голову, что они ничто в миропорядке вещей. Разумеется, в этом-то и заключается ошибка — типичное заблуждение примитивных людей, не успевших обрести великого дара личности.

— Со временем все, конечно, изменится, — заговорил Тернер с другим выражением. — Даже Сонгай-Колок будет выглядеть и жить как первоклассный город, когда в вечно неблагодарный мир привнесут просвещение и всю грязь… сметут под ковер. А пока множатся беззакония и уродства.