Бангкокская татуировка

Девушка пожала плечами. Карма есть карма. Быть может, не она, а его маниакальное поведение, причина которого лежит в прошлых жизнях, превратило увлечение в тяжелую форму наркомании. Ей не в чем себя упрекнуть. У нее были самые лучшие намерения. Но, как сказал Будда, единственная настоящая услуга, которую можно оказать другому существу, — помочь на пути к нирване. Все остальное — потворство чужим капризам. Она чувствовала, что настала пора прекратить потворствовать собственным капризам, и в этот момент приняла решение работать у нас.

С простодушием дочери Таиланда, оказавшейся в затруднительном положении, сменила в телефоне сим-карту и перестала отвечать на электронные письма. А Митч с упорством американца, обуреваемого навязчивой идеей, обнаружил ее через несколько месяцев в «Клубе пожилых мужчин».

Чанья ничего не имела против заведения матери, но ей потребовались усилия, чтобы вернуться к прежнему, низкому образу мыслей после того, как решила больше не возвращаться к работе.

Она ничего не имела против клиентов. За все ее долгую практику ей повстречались пять-шесть человек, которые доставили неприятности, и она знала, как с этим разобраться. Хуже всего было унижение. Двадцать девять лет совсем не то, что девятнадцать. Не получается смеяться над всем, как над игрой, в которую играла, пока росла. Чанья, насколько возможно, избегала минета. Оставалось изображать мужественную мину на лице: грустная проститутка — заведомый банкрот. Клиенты приходили для того, чтобы их подбадривали, у многих и собственных проблем хватало. А зачем бы им еще пользоваться продажными женщинами? Это был печальный, падший, подземный мир, как выразился Будда, мир страдания. Чанья едва могла поверить собственным глазам, когда увидела Тернера в «Клубе пожилых мужчин».

Она недавно закончила с клиентом и, если бы пожелала, имела право идти домой. Но осталась, ведомая желанием заработать как можно больше. Чанья смотрела на это просто и, отдохнув полчаса наверху, появилась на лестнице. Все это время мрачный фаранг сидел в углу, и ни одна из девушек не обращала на него внимания. На нижней ступени Чанья перехватила мой взгляд и поняла приказ подсесть к незнакомцу. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы держать себя в руках, не потому что клиент являлся ее любовником — это не имело значения; она, как все в Таиланде, ненавидела скандалы на людях. Митч уже достаточно знал Азию, чтобы уважать ее чувства. Чанью поразила его внешность: американец выглядел крепче и телом, и духом, чем когда они расставались.

И отношение к ней стало другим. В тот вечер Тернер больше не полагался на идиотский юмор, пытаясь ее соблазнить, но решил произвести впечатление своей уравновешенностью. Мог выпить пару бутылок пива без видимого эффекта. Разыгрывал крутого, и не без успеха. Признался, что чувствует себя одиноко и скучает по ней, но строго в рамках здравого смысла. Уговаривал снова попытаться наладить отношения, чтобы Чанья поняла, что он не совсем конченый идиот и у них все еще может получиться. В его манере расхваливать ее, в словах любви и предложении заплатить пеню в баре было очень много очарования.

Митч снял комнату в довольно чистом отеле неподалеку от клуба. Выйдя на улицу, они взялись за руки, а по дороге Чанья спросила, как ему удалось справиться с культурным шоком, скукой и отсутствием цели, ведь, откровенно говоря, даже ей было бы одиноко в Сонгай-Колоке.

— Стоп! — прервал я ее. — Не могу больше выносить твоей лжи!

ГЛАВА 43

— Какой лжи? — удивилась Чанья.

Ее рассказ был настолько гладким, что она сама начинала верить в то, что говорила.

— Лжи неупоминания. Татуировки, дорогая. Вот о чем ты должна мне рассказать.

Она тяжело вздохнула и пристально посмотрела на меня.

— Разве? — В ее глазах стоял извечный вопрос; «Сможет ли он это принять?» — Ну хорошо.

Трудно сказать, что чему предшествовало: то ли сначала у Митча возник интерес к исламу, то ли раньше созрело намерение сделать себе большую татуировку. Иногда казалось, что и то и другое — результат одного импульса отчаявшегося человека. Уже тогда его речь стала терять ясность. Но, как следует постаравшись и сложив все воедино, Чанья поняла, что к нему приходил сам имам предупредить о грозящей его жизни опасности со стороны исламских радикалов. Воспоминания о словах старца были впечатляющими, но отрывочными, словно перед глазами мелькали яркие, но непонятные образы опиумного бреда, что оказалось недалеко от истины, поскольку Митч едва ли выходил из комнаты, не выкурив хотя бы одной трубки.